Ржавчина. Пыль дорог

– Будем знакомы, Эрн Леттей. Я Стэн Анхарт. Если тебе повезет и ты станешь чистильщиком, я буду твоим командиром. Ну, или не повезет, это с какой стороны посмотреть. Идем. Пока не штаб, а в столовую.

Прямо сцена из военного боевика. Ох, не расхохотаться бы – весь спектакль Стэну испорчу. Первую премию на ежегодном кинофестивале ему и так не получить, а жаль. Шикарный вышел бы сержант из пропагандистского фильма про крепкую армейскую дружбу.

– Все, шоу окончено, – обратился Стэн к собравшимся, – продолжение будет завтра или послезавтра у штаба.

Вернемся – надо Стэна попросить, чтобы палку не перегибал. С него станется устроить для Эрна самое настоящее принятие присяги с клятвой на каком-нибудь сувенирном кортике.

Дэй

Тишина многолика. Это я понял еще в годы бродяжничества, а саму фразу вычитал в книжке с оторванной обложкой, которую кто-то забыл на сиденье междугородного автобуса. На пустой трассе ночью тишина одна, в комнате заброшенного дома с выбитыми окнами – другая. О разных видах тишины я могу писать трактаты и читать лекции. Может, и правда стал бы читать и проповедовать – пассажирам в грязных электричках и на вокзалах, случайным попутчикам на трассе. Это в шестнадцать кажется, что ты одинок и непобедим. Так-то от одиночества крыша начинает ехать капитально, кто его знает, что к двадцати годам случилось бы. Встречал я дальнобойщиков, которые с собой в дальние рейсы живность брали. Кошек всяких, хомячков в маленьких пластиковых клетках, крыс. Просто чтоб живое существо рядом было. Я вроде как болтать не люблю, но автостопщика язык спасает. Говорили раньше: раз хочешь по стране на чужих машинах кататься, учись либо эти машины угонять, либо молоть языком без остановки на любые темы. На любые у меня не получалось, зато всякие байки – страшные и смешные – в памяти застревали столько, сколько себя помню.

Так вот, Ржавчина – это еще целая куча разновидностей тишины. Бывает тишина затаившаяся, когда не знаешь, что сейчас случится: то ли балка на башку свалится, то ли какая тварь на спину прыгнет. А то и вообще – обернешься, а там пейзаж уже другой. Бывает – мертвая. Это когда ничего неприятного нет, просто люди здесь когда-то погибли. Но эту вроде все распознают, не только чистильщики. Уж очень здорово она на мозги давит. Бывает тишина лживая – это когда тебя все вокруг пытаются убедить: да все нормально, нет здесь ничего, иди мимо, не волнуйся. И бывает тишина-пуля в полете. Эта в мозг ввинчивается так, что аж в ушах звенит. Как будто где-то высоко твой шанс на тоненькой веревочке висит, и эту веревочку медленно так лезвием гладят, по волоску снимают.

Короче, проще перечень составить, чем объяснить.

И бывает тишина-перед-заданием. Это когда невидимую границу между обжитой территорией и неисследованной зоной уже перешел, но ничего странного еще не произошло. Вроде только что с водителем болтали, шутили – и как отрезало. Ничего за спиной, двигаться только вперед можно. Конечно, хотелось бы приукрасить: птицы смолкли, ветер стих, и только шорох наших шагов по старому шоссе… Да ну, какие тут птицы. Те, что есть, поближе к городам держатся – там хоть еда есть. Ветер на месте – шуршит посеревшей листвой.

По-моему, позапрошлогодней. Под ногами ее тоже предостаточно – асфальта не видно. Исследовательский институт находился за городом – уж не знаю, что они там исследовали, что их предпочли подальше от жилых кварталов сплавить.

Где-то через километр – съезд с дороги. Прямо представляется аккуратная машинка кого-то из профессоров, сворачивающая под тень деревьев. Кстати, если бы не дорога, мы бы по району могли плутать о-очень долго. На задании ведь как иногда бывает: шел по лесу, впереди – забор. С одной стороны забора лес, с другой – тоже лес. Что огораживали, уже и не поймешь, а забор остался. Но это там, где леса нормально растут. Этому району не повезло, деревья сохнут. Шесть лет прошло, все никак не восстановится. А когда-то здесь и базы для туристов были, и лагеря детские, я где-то в караулке рекламный плакат видел. Чуть дальше на север не пойми что творится, там вообще лес высох. Весь, целиком, не отдельные деревья, как здесь, одни стволы как спички стоят. Пришлось как-то посмотреть издалека.

Порядок движения мы выбрали несколько странный для того, кто ни разу не работал с чистильщиками, но привычный для нас. Рин идет по одной стороне дороги, я по другой. Мы не теряем друг друга из виду, но оставляем пространство для маневра – на всякий случай. Я смотрю на нее– на черную длинную косу, переброшенную на плечо, на затянутую в камуфляж стройную девичью фигуру – и вдруг начинаю жалеть, что мы не на прогулке. Но такие мысли лучше гнать подальше. Нельзя думать о том, что осталось за порогом Ржавчины. То есть, можно, конечно, но не на задании. А то уйдешь в лирику: где бы мы работали, на какие фестивали ездили бы с друзьями. Нельзя о таком долго думать. Здесь каждый человек – как последний рубеж. И общий, и свой собственный.

Рин