Ржавое зарево

Вятич непроизвольно скосился на починяльщиц одежи и обнаружил, что Мысь Векшины штаны действительно не дошила. А еще он обнаружил, что помянутыми штанами занимается Аса (успевшая уже долатать да поддеть под полушубок свою рубаху). Бывшая же златая блестяшка не только взвалила собственное занятие на урманку, но еще и старательно мешает той, донимая всяческими никчемушными вопросами да поучениями.

Векша тоже покосилась на свое уподобие, и вдруг сказала:

– Слышь… Ежели пожелаешь взять за себя Мыську, то я ей спину резать не стану.

– А что станешь резать? – устало спросил Кудеслав. – Горло?

– Ничего не стану. Я передумала.

Она помолчала немного, потом решила разъяснить:

– Мне ведь для тебя какая вторая жена-то нужна? Мне нужна такая, чтоб ты был ей по-взаправдашнему люб, и чтоб меня слушалась. А еще – чтоб я каждую ее мысль могла понимать наперед ее же самой. Вот и выходит: с какого боку ни глянь, лучше Мыськи не сыщется.

Очень, очень хотелось Мечнику съязвить насчет того, что не худо было бы на векшином месте полюбопытствовать, какая вторая жена нужна ЕМУ (и, кстати, нужна ли ему вообще она, вторая-то). Но язвить Мечник не стал, только поинтересовался с сомнением:

– Это с каких же пор она тебя слушается?

– А с тех самых, как я ей сказала, что согласная. Ну, чтоб она твоею сделалась.

– А коли я несогласный? – ехидно сощурился Кудеслав.

– Согласный ты, – Векша то ли от мужниных слов отмахнулась, то ли от комаров. – Жежень – даровитый умелец, и Мыська – совершенная я. Значит, коль я тебе люба, то… Или… – она резко обернулась к вятичу, и во взгляде ее был настоящий нешуточный страх. – Или ты меня уже не…

Мягко улегшаяся ей на голову Мечникова ладонь мгновенно превратила эту захлебывающуюся скороговорку в довольное малоразборчивое урчание:

– А раз Мыська – это я, то дети, которых она тебе народит, будут все равно, что мои… Только она-то от родов растолстеет да подурнеет, а я долго буду, как теперь – может, лет десять еще… Или, коль разрешат боги, даже подольше…

"Вот она, истинная причина!" – догадался Вятич. Догадался и не смог удержаться от поддразнивания:

– Не все же толстеют да дурнеют. Вон Аса – скольких родила, а глянь на нее!

Векша лишь пренебрежительно фыркнула:

– Аса – она в теле: крепка да статна. А Мыська тощая; такие обязательно расплываются – мне Корочун объяснил.

"Лучше бы ты его слушала, когда он про купанье коней хотел объяснить", – думал Кудеслав, медленно оглаживая пушистое пламя волос прильнувшей к нему жены.

А та вдруг сказала:

– Да и вообще… Чем раньше Мыська обвыкнет знать свое место, тем, наверное, лучше. Коль уж моя такая доля – терпеть возле себя этот прилипучий подарочек не только в нынешней, а и в грядущих жизнях… По крайности в одной-то придется…

– Откуда ты… – Мечниковы пальцы метнулись было за пазуху, но, ушибившись о железо нагрудника, вскинулись выше и нырнули за шейную кромку панциря.

Ну, конечно…

Не оказалось на Мечниковой шее никаких ремешков – ни лядуночного, ни того, на котором висел кругляшок со знаком Двоесущного бога.

– Вот, – Горютино чадо распахнуло полушубок и показало мужу все то, чего он не смог отыскать.

И добавило, глядя виновато и жалобно:

– Я не хотела… Оно само так получилось…

Вятичу невольно вспомнилось подслушанное прошлым вечером Мысино "я только попробовать хотела, а он весь съелся…" Сам, стало быть. По собственной воле и чуть ли не насильно запихиваясь в рот. И столь же самовольно, явно наперекор желанию Векши забиралось ей за пазуху дорогоценное мужнино достояние, снова-таки по собственной воле предпочетшее твердой да волосатой груди Кудеслава уютную ложбинку меж двумя нежными упругими холмиками. Действительно оба уподобия горютиной дочери схожи друг с дружкой, как пара неношеных лаптей. Но одно дело – мед, а такое… Такое спускать нельзя!

Увидав перед своим носом мужнин кулак, Векша зажмурилась и втянула голову в плечи, однако не стала даже пробовать как-нибудь защититься или хоть просто отпрянуть. Более того, на ее напрягшемся в ожидании заслуженной кары лице отчетливо проступило удовлетворение. Ох и удивился бы Мечник, узнав, до чего тревожит его жену то, что он еще ни разу не решился поднять на нее руку всерьез, по-мужески (хоть на поводы для рукоприкладства достойная дочка своего почтенного батюшки отнюдь не скупилась). Впрямь ведь тревожно! Тот же Белоконь-волхв не лишь притворялся, будто люба ему рыжая купленница-ильменка; но подзатыльниками он потчевал Векшу столь же часто, как и добрыми словами. А Кудеслав… Не безразлична ли она ему на самом-то деле? Жалеет… А любовь способна ли уживаться с жалостью? Может, в жены взял и терпит возле себя тоже всего лишь жалеючи многажды перекупленную да ущербную?..

Вот и опять – взмах мужниного кулака завершился не вполне заслуженным тумаком, а всего-навсего щелчком. Ласка вместо наказания. Не любит? Или очень уж любит – чересчур, как не бывает? Во что проще поверить?

Проще – в первое.

А очень-очень хочется – во второе.

А еще – что бы там ни было на самом деле – все равно приятно, когда с тобою вот так. Не как прочие и не как с прочими.