Ржавое зарево

Ты, вечный приймак, доброхотный изверг, которому лишь на сломе четвертого десятка прожитых лет негаданно улыбнулось взбалмошное рыжее счастье… да и улыбнулось ли?.. Разве мало выпадало тебе невзгод да забот? Зачем же ты напросился еще и на это? Зачем взвалил на себя терзанья за невесть чью рать-дружину, пропадающую в невесть каких временах в неведомой степи у Черной Могилы? Для того ли родители когда-то оберегли тебя от дара-проклятия помнить былые жизни, для того ли не обучили вымучивать душу всеми-всеми утратами, сколько их ни понаживали прошлые твои воплощения, чтоб она, душа-то, сдуру подставилась под тяжесть грядущих твоих-нетвоих утрат? Да и сумелось ли еще родителям то сбережение – кто ответит? Кто предскажет, не выищутся ли научальщики посильней, чем были из родителей сберегатели? Один-то такой как бы уже не выискался… Четвероединый, лешему бы его…

Кудеслав тяжко поднялся; трудно переставляя ноги (те будто бы разучились гнуться в коленях) отправился к сложенным близ разоренного входа колотым полешкам.

Набрал охапку.

Вернулся.

Потом долго и тщательно (слишком долго и слишком тщательно) разгребал жар, укладывал колодцем невесомый сухостойный швырок, вздувал засунутое внутрь ломкое растопочное корье…

Вспрянувшее пламя распробовало подношение, вгрызлось в него, и старательно уложенные дрова обрели неприятное сходство с полыхающим жильем каких-то крохотных человечков (кровля будто уж прогорела да рухнула внутрь себя – лишь сруб еще держится, но тушить его глупо даже пытаться). Заслонясь ладонью от искр да яреющего сухого жара, Мечник несколько мгновений вглядывался в огонь, словно бы впрямь пытался различить гибнущих погорельцев.

Потом, отступив, вятич устало опустился на пол почти туда же, откуда поднялся. Корочунов малец пытался подсунуть гостю лавку-ослончик – Мечник, не глядя, отпихнул сперва скамью, а потом и самого сопляка, вздумавшего проявить настойчивость.

Старик тоже не захотел пересесть на лавку.

Некоторое время волхв с Кудеславом одинаково сутулились и молчали. Затем вятич подобрал с пола протяжно и тихо зазвеневший меч, вновь пристроил оружие на коленях и стал оглаживать искристый клинок – медленно, плавно, будто желая стереть с него бегучие отражения очажного пламени.

Наконец Кудеслав разлепил губы:

– Ты видел?

Вовсе не дар подглядывания в чужие умы помог старому чародею догадаться, о чем спрошено.

– Видел, – тихо отозвался старик. – Но не все.

– Как? Тоже его глазами?

– Нет, – волхв подпер щеку ладонью. – В твоем будущем теле не сыскалось места для моего разума. Помнишь, я говорил, что твоей души и на одного тебя может оказаться не вдосталь?

Вятич кивнул.

– Забудь, – сказал волхв.

Кудеслав искривил усы улыбкой – неторопливой и невеселой.

– Так как же?

– Ворон, – ответил старик. – И не только лишь оттого, что бессловесные да скудные разумом твари удобней для таких дел (сперва-то я было выбрал себе коня). Но примерещилось мне, будто через этого самого ворона за тобою пытался следить кто-то еще.

– Кто? – без интереса спросил Мечник.

– Я не понял.

– Однажды, – сказал Кудеслав по-прежнему бесцветно, словно бы нехотя, – в вятских краях, близ тамошнего Родова места, мне примерещилось, будто во мне объявилась еще одна душа. Моя же, и вместе с тем чуждей чуждого. Белоконь заставил меня испугаться, и объявившееся мгновенно сгинуло.

– Ну? – попытался Корочун пришпорить вялую Мечникову речь.

– Ну и все.

Мучительно застонал Остроух, торопливо-ласково забормотала метнувшаяся к нему Любослава; мальчонка, пристроившийся было близ старика на всеми отвергнутом ослончике, поспешно вскочил и бросился ей на подмогу…

Подмога…

Голоногий сопляк…

Неотъемлемая часть велемудрого волхва-кудесника…

Почему никто из Корочуновых (вернее сказать, "никто из Корочуна", хоть это и звучит хворостьным бредом) не поминает мальца по имени? Не удосужились выдумать прозванье? Ну и пускай – твое-то какое дело? Нынешняя ночь, казалось бы, раз и навечно должна была приучить тебя не соваться, куда не кликали. Да и куда кликали лезть не вдруг, а крепко подумавши…

Значит, старец тоже был там, хоть и недолго. Ну и что? О чем ты собираешься его спросить? Все уже было объяснено наперед, загодя. Старик и его то ли порождения, то ли части, то ли леший ведает кто – присные, в общем… Они, похоже, ничего не говорят зря.

Любослава не просто так пела, будто душа после гибели тела вновь проглянет из глаз новорожденной темницы. Значит, когда-нибудь в грядущем, после смерти нынешнего тебя, твоя душа опять увидит этот мир глазами новорожденного, которого нарекут Ставром.

Когда-нибудь…

Когда?

Возможно, старик знает хотя бы это?

– Быть может, через сотню лет, а может, и того позже, – сказал хранильник, глядя в огонь. – Душа умершего не скоро находит себе новое телесное воплощение. Иногда не находит вовсе…

Кудеслав глянул на волхва и вдруг спросил:

– А там, в той моей жизни, Векша будет?