Ржавое зарево

Но тут Мечнику припомнились стрелы, оставляющие в небесной голубизне дорожки смрадного чада; горестно-недоуменные лица сородичей; возмущенные крики мокшан: "Нешто так льзя?!", и неторопливые дымы, вспухающие из-за огорожи мордовского града… Конечно, это вроде бы не то, в чем походя обвиноватил Мечника Кудеслава вздорный старик, но… Но возмущенная отповедь почему-то так и присохла к языку вятича.

И вообще, злоститься на старика глупо – куда уместнее его пожалеть.

Всё-таки чрезмерная мудрость людскому разуму дается не просто. Утомляется от нее разум. Увечится. Вот несчастный Корочун и того… этого… Заговаривается даже. Нынче имя какое-то мунгальское помянул; ночью и того чище… Ин-тер-тру… тпру… тьфу! Кстати, премудрый волхв Белоконь, бывало, тоже… Как бишь он сказанул однажды – изверг рода человеческого? Это что же, все человеки мыслятся ему идущими от единого корня? И вятичи, и мордва, и персы, и урманы, и остальные языки? М-да… Видать, все премудрые волхвы это… то… одинаковы.

– Ну уж это ты врешь! – сказал Корочун и, оступившись, повис на Мечниковом рукаве.

…Рассказ про "зачем да куда" оказался для Мечника гораздо интереснее, чем ожидалось. Не столько даже “зачем”, сколько “куда”.

Чарусино подворье…

“Ты, дурень, Чарусу-старика не опасайся, там куда как моложе сыщется”…

Кто сыщется-то? Уж не тот ли Жежень, из-за которого волхв мучается – мол, на верную погибель его услал? Если тот, так оно бы и неплохо, что на погибель – одной бы заботой меньше…

Впрочем, толком об этом размыслить Кудеславу не удалось.

Рассказывая, хранильник вконец подорвал дыхание, а силы старца не могло не подорвать все то, что случилось от прошлого заката до нынешнего восхода. Вятич сперва молча тянул за собою то и дело спотыкающегося Корочуна, потом попробовал нести его, но мудрый старец с чисто старческим вздорным упрямством отбился от этой попытки.

Утративший терпение Мечник обратил взор не то к небу, не то к уже отчетливо видимым древесным вершинам и горько посетовал на бессилье хранильникова ума, неспособного превозмочь даже собственную свою же глупость. Корочун этих сетований будто бы не слыхал. Правда, и то сказать: обращался-то вятич не к нему – к небу…

Тогда Кудеслав спросил (так, без особой надежды, просто на всякий случай), умеет ли неявная волхвова могутность носить своего хозяина не лишь по далям времени, а и по земным далям тоже?

Корочун, натужно сопя, ответствовал кратким "увы".

Вздохнув, Мечник отчасти утешился хоть тем, что оставил в волховской избе свой плащ да колпак – при тяжкой работе, которой обернулась ходьба, под меховой одежей пот бы уж разъел кожу до зудливой багровости.

А еще – о, радость! – вскоре выяснилось, что старец все-таки не собирался всю дорогу тащиться пешком, а собирался он на ближайшем к Идолову Холму подворье одолжить коней (или хоть коня). Похожий замысел, кстати, уже довольно давно посетил и Кудеславову голову – с той лишь разницей, что вместо "одолжить" Мечнику выдумалось куда менее однозначное словцо "раздобыть". Впрочем, всякие разные смыслы, в сем словце умещающиеся, остались невостребоваными – коней дали с охотой, которая оказалась даже не превеликой, а чрезмерной.

Сутулый мужик, до самых глаз заросший клочьями русой бороды (хозяин подворья, упиравшегося земельным угодьем чуть ли не в самую околицу Навьего Града) в ту раннюю пору был уже на ногах. Мало того: не иначе, как по наущению Скотьего Бога, ему именно тогда вздумалось починять огорожу своего луга-выпаса именно в том месте, к которому выбрели волхв с Кудеславом. Так что на поиски хозяина не было потрачено ни единого лишнего мгновенья. Они – мгновенья – преизрядно растратились на другое.

То ли русобородый мужик опешил от неожиданности, увидав спозаранку возле своей межи волхва обруку с оружным верзилой; то ли достойный землепашец еще не успел толком проснуться; то ли он всегда был таким…

Довольно пространную и весьма уважительную просьбу Корочуна русобородый слушал, торопливо да истово кивая после каждого корочунова слова. Но когда волхв умолк, сказавши все нужное (и даже больше), землепашец не то что не шевельнулся – он даже выражение лица не изменил. Так и стоял, преданно глядя на многомудрого старца и всем своим видом изображая безоглядную готовность мгновенно исполнить любую просьбу.

Неловкое молчание тянулось довольно долго. Потом хранильник, кашлянув, повторил все сызнова – еще мягче да уважительней. С тем же успехом.

Лишь на третий раз русобородый, кажется, начал соображать, что надо бы ему не только глядеть волхву в рот, но и прислушиваться. Еще через некоторое время на землепашцевом лице отразилось внезапное подозрение: уж не содержат ли издаваемые волхвом звуки какой-либо смысл? А там дело пошло и того быстрее: русобородый мужик уяснил, наконец, чего домогаются внезапные гости, и даже счел возможным ответить.