С добрым утром, Марина

Сама Лопатиха мало ела, все потчевала яичницей и пирогами гостью и Марину, и так ей хотелось угодить им, что не на шутку огорчилась, когда они отказались от добавки. Разливая чай в цветастые чашки, она вдруг спросила жиличку:

— А ты вроде невеселая нонче. Спала плохо, что ли?

— Нет, я ничего! — поспешила ответить Марина и быстро переглянулась с Татьяной Ильиничной, как бы прося взглядом не выдавать ее.

Та с шутливым намеком сказала Лопатихе:

— Пока ты в баньке порядок наводила, тут твою жиличку нечистая сила чуть со двора не увела. Плохо стережешь, Семеновна. Ты уж следи за ней!

— Как же! — возразила хозяйка, неторопливо отхлебывая чай. — За ними разве уследишь? У них, молодых-то, голова и сердце потайными ключиками открываются. Любовь — тот ключик!..

Она по-своему истолковала намек Татьяны Ильиничны и тоже с улыбкой покосилась на Марину, будто предупреждая: «А вот выдам я сейчас твои сердечные тайны, чтоб и Чугункова узнала!» Марина покраснела, выбралась из-за стола, сказав, что забыла полить цветы под окнами. Когда она выбежала с ведром во двор, женщины некоторое время пили чай молча, лишь шумно дули в блюдечки, вытирали платочками пот с лица. А перед уходом, уже прощаясь, поблагодарив за завтрак, Татьяна Ильинична призналась Лопатихе в том, что переполняло ее и чего она не могла забыть даже в гостях:

— А у меня, Семеновна, тоже радость: Шура-то расписалась! Ты сына своего встречаешь, а я готовлюсь принять новую семью в дом. Вот она, жизнь-то, какие посылает нам деньки!

Лопатиха проводила гостью за калитку и все говорила, что очень рада за Шуру, что непременно зайдет поздравить ее…

Татьяна Ильинична уже была возле соседского двора, когда ее догнала Марина. Они зашагали рядом, посредине улицы, щурясь от бьющего в глаза солнца. Было похоже, мать и дочь возвращались откуда-то к себе домой. Они молчали, каждая думала о своем. Марина была благодарна Чугунковой за то, что та навестила ее именно сегодня и спасла от неверного, опрометчивого шага. Есть же такие люди — поговоришь с ними, посмотришь им в глаза, и будто в жаркий, душный полдень попьешь водицы из колодца. А Татьяне Ильиничне казалось, что теперь нечего беспокоиться за Марину: она девушка старательная, серьезная, такие редко подводят, если им что-либо поручают, редко отстраняются от дела, которое так необходимо другим. Ручеек с трудом пробивает свой путь, но, пробив, уж не меняет его…

— Чем, милая, займешься сегодня в клубе? — спросила Татьяна Ильинична таким тоном, будто они недавно вели об этом речь, да не закончили.

— Дел хватает! — ответила Марина, тоже как бы продолжая отложенный разговор.

— Кино будет вечером?

— Нет, в субботу… А заняться сегодня нужно сбором фотокарточек погибших воинов для обелиска. Прошлый раз ходила по дворам с ребятами из школы. Двадцать фотографий получили. Комбайнер Чащин обещал дать карточку брата, убитого в Карпатах. А у Шаталихи муж погиб на Дунае, но она показала его фото и опять спрятала в сундук. Уговаривала ее, уговаривала… Очень обижена бабка на жизнь!.. А то еще есть одно дело. Портреты ветеранов колхозного труда надо повесить в клубе. Сторож Блажов подсказал. Тоже хорошая идея…

— Ну-ну, давай старайся!

Они уже подходили к конторе, когда их обогнал голубой «Москвич», затормозил под самыми окнами. Павел Николаевич, без кепки, в расстегнутом пиджаке, быстро скрылся за дверью. Татьяна Ильинична посмотрела на примолкшую Марину и вдруг предложила, тронув ее за руку:

— Зайдем-ка к председателю, объяснимся во всем.

Та сначала согласилась, но тут же передумала:

— А может, потом, попозже…

— Чего ж откладывать? Да и вдвоем лучше разговаривать.

А тем временем Павел Николаевич, взволнованный и нетерпеливый, опять вышел к машине. Он торопливо, как-то суетно поздоровался с подошедшими, сначала с Татьяной Ильиничной, затем с Мариной, черканул себя по горлу ладонью: мол, извините, занят, хоть режь, — и уехал. Они так ничего ему и не успели сказать, повернулись и пошли дальше, вдоль заборов, над которыми нависали ветки тополей и кленов…

— В большом напряжении живет человек! — заметила о председателе Татьяна Ильинична и вздохнула.

Марина не поняла, осуждала ли Чугункова или жалела Говоруна. Да она и сама не знала, как относится к этому человеку, отвечавшему за все Гремякино, — уважала ли его, побаивалась или смотрела на него как на очень занятого старшего товарища.

Теперь они были уже возле дома Чугунковой, утопавшего в зелени. Марине хотелось выяснить еще что-то очень важное, тревожившее ее, в чем она одна не могла разобраться. Она подумала и сказала, глядя себе под ноги:

— Уж слишком клуб мрачный! А что, если побелить его?

Она спрашивала скорее себя, чем Татьяну Ильиничну, и та слушала, наклонив голову. Они остановились у колодца, поблескивавшего накрученной на ворот цепью.