С добрым утром, Марина

Сдвинув на затылок кепки, парни засучили по локоть рукава, как бы показывая всем своим видом, что ждут дальнейших указаний. Марина покусывала губы от волнения, заговорила торопливо, сбивчиво:

— Павел Николаевич на новый Дом культуры ориентируется, а нам ждать нельзя. Верно я говорю? Спасибо, что пришли. Может, за сегодня и закончим побелку.

— Считай, до полуночи провозитесь! — подали голоса парни.

Лопатиха усмирила их жестом руки, сказала Марине:

— Правильно надумала, душа моя. У нас как бывает? Надо, чтобы кто-то начал… Не понимаю я некоторых молодых людей. Танцы, кино, хи-хи да ха-ха — это понятно, сама была молодой. А вот чего у нас в Гремякине драмкружок распался? Был когда-то хороший, какие представления давали. Учительницу Надежду Сергеевну спросите, она все помнит. А почему про хор забыли? Ведь и хор был у нас голосистый. Помнишь, Федотыч, как при Шульпине ездили в район на художественные смотры? И даже в области наших певцов слушали…

— Хе, как не помнить! — живо подхватил дед Блажов. — Грамоты похвальные получали. Но и то правда, голоса разбрелись, а иные уж на том свете, как говорится. Теперь Суслонь, сказывают, по художественной самодеятельности отличается. Конечно, у них Дом культуры — не то что наш!..

— А чего ж мы крылья опустили? — спросила Люся Веревкина, обводя всех нетерпеливым взглядом.

Парни насмешливо хмыкнули, загудели вразнобой:

— Таланты нужны, а где их взять?

— Пригласить бы в Гремякино Аркадия Райкина или Муслима Магомаева. Вот бы показали класс! Только их и медом сюда не заманишь.

— Руководитель художественной самодеятельности нужен хороший, чтоб все было по-городскому…

Марина слушала, волнуясь, покраснев, не выпуская ведра из рук. Люся Веревкина что-то шепнула ей на ухо, потом потребовала тишины и заговорила о том, что теперь только от самих гремякинцев зависит, будет ли налаживаться культурная работа в колхозе, или все останется по-старому, как при Жукове. Надо потребовать внимания к клубу от колхозного правления и секретаря парторганизации Евгении Ивановны. Надо бить во все колокола. Хорошо, что Марина Звонцова начинает вносить оживление в жизнь Гремякина, но ей надо помогать, поддерживать, и толк получится…

— Верно! — выкрикнула звонким, накаленным голосом молоденькая Лена Круглова, вся загораясь и сияя. — Сегодня побелим, завтра вскопаем грядки для цветников. Чтоб клуб был как клуб. Чтоб приятно было прийти на танцы… И вообще, надо нашим парням и девчатам научиться танцевать по-европейски, как показывают в кино. А то все вальс да вальс, ну еще танго или фокстрот…

Все рассмеялись, зашумели. Марина испытывала чувство благодарности к девушкам, ей хотелось каждую обнять и расцеловать. Теперь она верила, что люди пойдут в клуб, лишь бы в нем было что-то интересное, нужное для их жизни…

— Во, вроде собрания актива у нас получилось! — сказал дед Блажов, когда шум поутих.

Вскоре все принялись за работу. Неразлучные Тося и Галя взгромоздились на поставленные друг на друга столы и принялись белить потолок. Люся Веревкина стала рядом с Мариной, а бойкая Лена Круглова завладела дальним углом, поставив ведро с разведенной известкой на суфлерскую будку. Однако никто из молодежи не работал так проворно, как тетка Лопатиха. Мазки у нее получались широкие, ровные, просыхали быстро.

— Я еще девчонкой у попа дом белила, научилась на всю жизнь! — объяснила она девушкам.

Парней дед Блажов увел с собой во двор, и там они принялись собирать валявшиеся камни и кирпичи, поднимать покосившийся забор. Парни двигались угловато, как молодые медведи, стараясь показать друг перед другом свою силу. Дед Блажов осматривал деревца, качал головой, если обнаруживал обломанные ветви. Потом он отдыхал на скамейке, и мысли его были о Максиме. Вот бы послушать ему, о чем говорили только что в клубе, да и на Марину бы взглянуть. Хороша девушка, хороша!..

Какой отец не желает своему сыну добра? Какая мать не мечтает о счастье для дочери? У старого Блажова никого больше не оставалось на белом свете, кроме Максима.

3

Молодая женщина, светловолосая, круглоплечая, в просторной коричневой кофточке, сидела возле калитки, посматривала вдоль улицы, в сторону колхозной конторы. Опускалось солнце за домами, золотилась крыши, трубы, столбы электролинии пахло сеном, цветами в палисадниках, слышались голоса ребятишек, гонявших футбольный мяч напротив двора доярки Гуськовой…

Женщина сидела неестественно прямо, тяжело, как сидят лишь беременные. Лицо у нее было бледное, подурневшее от серых пятен, а глаза — смиренные, с какой-то необычной печалинкой, ждущие чего-то, известного только ей, будущей матери. На скамейке лежал небольшой белый узел и хозяйственная сумка. По всему было видно: женщина собралась в дорогу, вышла за калитку и теперь кого-то ждет…

Марина, проходя, поздоровалась с женщиной; та ответила и опять терпеливо стала смотреть вдоль улицы. Руки ее как бы оберегали круглый живот, и даже не оберегали, а вроде бы помогали ей думать о чем-то, к чему-то прислушиваться. Марина не могла пройти мимо, хоть и утомилась после побелки клуба.