С добрым утром

В ложбинах, под откосами
       полынь да лебеда;
меж вербами и лозами
       белеет слобода.
Вишневая околица
       колышется в дыму
и клонится и молится
       неведая кому.

У речки над осоками
       дубы, построясь в ряд,
вершинами высокими
       о прошлом говорят.
Их ветки древним чудищем
       в простор вознесены,
над прошлом и над будущим
       прохладны и темны.

Забыться мне не хочется
       и вспомнить не могу…
Ты спишь, моя пророчица
       под вербой на лугу.
Гуторит с ветром мельница,
       воркуют жернова,
и кажется и верится,
       что ты еще жива.

Но ты ушла с потемками
       в тернистые века,
забытая потомками
       и близким далека.
Лишь мне остались дальние —
       как дороги они —
слова твои прощальные:
       «Найдешься — помяни».

Ой, дни мои последние,
       неладные дела…
ты вещая, столетняя
       у мельницы жила.
Непонятый, обиженный,
       бросая мать и дом, —
я так любил у хижины
       грустить с тобой вдвоем.

До холодка полночного
       по вечерам и дням,
не ты ль тогда пророчила
       пути моим огням.
И утешая баловня
       возвратностью потерь,
так слепо предсказала мне
       все, чем живу теперь…

И вот ушла, не ведая;
       лишь память берегу;
похоронили светлую
       под вербой на лугу…

…У речки, над осоками,
       дубы, построясь в ряд,
вершинами высокими
       о прошлом говорят.
О прошлом бредит мельница
       и мечется в бреду…
Спи, спи-ж, моя отшельница,
       я больше не приду.

Июль 1924 г.

Элегия

Федору Николаевичу

Михальскому

Под стенанья детских лет,
       как под шелест ив,
проводил я мой рассвет
       к полдню заспешив.

Мне их не в чем упрекнуть
       прожитые дни;
кое-как, да как-нибудь
       пробрели они.

В чужедальние края
       радугой маня,
юность буйная моя
       увлекла меня.

Как для бешеных погонь,
       в бурю, тишь и зной,
не по силам резвый конь
       бьется подо мной.

И пружиня повода,
       шпоры дав коню,
сам не знаю я куда
       жизнь мою гоню.

На восход, иль на закат
       прогремит мой путь,
только вижу, что назад
       мне не повернуть.

И боюсь… близка пора, —
       под мятели взмах
станет осень у двора,
       с сединой в висках.

Еле тронутый весной,
       юность вьюгам дам;
что же станется со мной
       к тридцати годам?

Чем я буду, что я есть?
       Скоро-ль быть беде?
Долго-ль голову мне несть
       и оставить — где?

Мраморный ли пьедестал,
       или холм, да клен,
скажут миру чем я стал
       для иных времен.

Сентябрь 1928 г.

Товарищ