С добрым утром

У моей жены родился сын.
В ореоле тряпок и пеленок,
появился в доме вдруг ребенок,
толстый, краснощекий Валентин.

Был мой дом безоблачен и тих,
терпки дни, часы работы долги,
две кровати для меня и Ольги,
стул и стол для вымыслов моих.

Вот и все… покой и благодать;
и когда меня брала усталость,
тишина ничем не нарушалась,
и спокойно мог я отдыхать.

А сейчас, едва только начну
воплощать мечту стихом, иль прозой, —
детский крик вздымается угрозой,
беспокоящей мою струну.

Я сперва расстроен был и зол,
уходил на целый день из дому;
но ни у друзей, ни у знакомых
я покоя все-же не нашел.

Это тельце весом в пять кило,
куцое, нелепое, смешное, —
невзирая на нужду в покое —
все-таки домой меня влекло.

Год прошел и я почти привык;
детский крик мне больше не мешает,
а — представьте — даже помогает,
даже вдохновляет детский крик.

То слезясь, то хохотом звеня…
…Толстый сын мой, мука и отрада,
для меня ты — целая баллада,
целая поэма — для меня.

Так звени-ж, волнуйся и расти,
год за годом, — как строка за строчкой,
и ни многоточием, ни точкой,
не задерживайся на пути!

Август 1928 г.

Матери

Там, где вербы дол окутали,
       у овражьего угла,
ты живешь на том же хуторе,
       где родилась и цвела.

Так же мечется околица
       между взгорьями стогов,
так же речка беспокоится
       под покоем берегов.

Тихнет ночь, шумит гармоника,
       ветер спрятался в овес;
ты сидишь у подоконника,
       поседевшая от слез.

Водит небо лунным факелом,
       в камышах синеет мгла,
сколько ж темных ты проплакала,
       сколько горьких пролила.

Ждешь меня как роща дождика
       и готовая для встреч, —
просишь дуба-придорожника
       у дорог меня стеречь.

Просишь ветра, чтобы реющий,
       расчищающий мне путь,
о тебе, моей седеющей,
       прошептал мне что-нибудь.

Не проси-ж у ветра милости,
       этих благ у ветра нет,
он далек, по ком томилась ты,
       и томишься столько лет.

Он, прикинувшийся соколом,
       слепо веря в свой полет,
все кружит вокруг да около
       неизведанных высот…

…Мой удел мне дан по жребию
       и без кровли мой приют,
много я от жизни требую,
       и немного мне дают.

Но не жалуюсь, не сетую,
       пусть вначале труден путь,
все же песню недопетую
       допою когда-нибудь.

Если-ж нет… навек потерянный
       для тебя и для отца,
я в победах неуверенный
       молча буду ждать конца.

И когда подбитым соколом
       дрогнет ветер у плетня, —
помяни меня, далекого,
       бесталанного меня.

Июль 1926 г.

Моей учительнице

Варваре Васильевне

Курячевой