С думой о Родине

Тщательно замаскировавшись, мы приготовились к бою. Долго ждать противника не пришлось. До батальона пехоты в сопровождении танков показались со стороны Муравьева. При таком неравенстве сил вся надежда была на мужество и стойкость воинов, на их умение выжать из своего нехитрого оружия — зажигательных бутылок — все возможное. Как только вражеские танки приблизились, в них дружно полетели наши бутылки. Как и другие воины, я сбросил с правого плеча бекешу, чтобы освободить руку для бросков, и, поглядывая на сержанта, метал одну бутылку за другой… Никто из бойцов не дрогнул, и вскоре три танка запылали, четвертый стал разворачиваться по крутой насыпи, но перевернулся в кювет… Пехота противника пыталась обойти горящие танки, но попала под фланговый огонь наших пулеметчиков и стрелков и вынуждена была отступить с большими потерями. В течение этого дня гитлеровцы предприняли здесь еще несколько атак, но все они были успешно отражены. Однако вся территория нашего пятачка находилась под обстрелом вражеской артиллерии и минометов.

После отражения очередной атаки гитлеровцев я заметил на нашем правом фланге высокую фигуру командира соседней 185-й стрелковой дивизии полковника Станислава Гиляровича Поплавского. Он шел от железнодорожного полотна в сопровождении небольшой группы автоматчиков по открытой местности, без маскировки и необходимой предосторожности. Помню, это меня встревожило, даже обозлило. Я поспешил навстречу Поплавскому. Он заметил меня и прибавил шагу.

— Здравствуйте, Василий Романович, — как всегда, с улыбкой на лице произнес полковник. — Узнал по телефону от Комиссарова, что ты находишься где-то здесь. Пришел вдохновить тебя и выяснить, нужна ли помощь… Мой резерв в боевой готовности.

— Пока обошлись, как видишь, своим резервом. А теперь ответь: почему ты идешь открыто, без маскировки, подвергаешь себя и своих подчиненных ненужному риску?..

— Риск на войне, тем более в окружении, дело необходимое. Ведь каждому вражескому снаряду и пуле не накланяешься… Иду открыто, чтобы противник не принял меня за начальство, — сказал Поплавский.

— Тебя ли учить, что предосторожность и маскировка на войне — первейшее дело, — продолжал я ворчать на Станислава Гиляровича, пока он шутливо не поднял руки.

Мы обменялись впечатлениями от прошедшего боя. Поплавский, оказывается, его внимательно наблюдал. Бой интересовал нашего соседа прежде всего потому, что в его распоряжении командарм держал резервный батальон, который предназначался для отражения атак противника именно в направлении Мончалово.

— Вот я и уточняю боевую задачу батальону на местности, — продолжал полковник.

Во время разговора мы вышли к обочине шоссе, и я показал Поплавскому место боя с фашистскими танками.

— Молодцы! — не удержался от похвалы Станислав Гилярович. — Да, в составе наших дивизий чудесные люди, достойные самых высоких похвал и наград…

Я охотно поддержал эту оценку.

Как бы невзначай Поплавский вдруг спросил:

— А не хочешь ли ты закурить?

Я воспринял вопрос как шутку, как намек на несбыточную мечту. У нас туго было с продовольствием, а о табаке и мечтать не приходилось — последние его запасы вышли много дней назад.

Но Поплавский и в самом деле расщедрился. Он вынул из полевой сумки небольшую металлическую коробку, на дне которой я увидел махорку на две-три самокрутки. Мы пошли в небольшой овражек и с большим наслаждением закурили. Мне пришлось, разумеется, поделиться несколькими затяжками с двумя подошедшими к нам командирами и сержантом Лесовым.

Эпизод этот имел продолжение. Спустя несколько дней, накануне 24-й годовщины Красной Армии, два вооруженных автоматами связных из штаба 185-й стрелковой дивизии вручили мне секретный пакет и попросили расписаться в его получении. После вскрытия сургучной печати я обнаружил в пакете праздничное поздравление Поплавского и тщательно завернутую в бумагу щепотку махорки на две «козьи ножки». Это был в то время дорогой подарок, и я при дальнейших встречах всегда с большой благодарностью напоминал о нем фронтовому другу. Очень хорошо о такой дружбе и товарищеской выручке сказал поэт-фронтовик Николай Грибачев:

Если есть табак в кисете,
Если есть друзья на свете
Да шинель — родная мать,
Значит, можно воевать.

Поплавский был храбрым, обаятельным, большой души человеком. Даже в самой сложной боевой обстановке он никогда не терял оптимизма и спокойствия. Таким я знал полковника, а потом генерала армии Поплавского, таким запомнил на всю жизнь.

Положение войск 29-й армии становилось все более тяжелым. После месячного окружения иссякли запасы продовольствия и боеприпасов. Не стало бутылок с зажигательной смесью — нашего основного тогда, как я уже отмечал, оружия в борьбе с вражескими танками.