«С французской книжкою в руках…». Статьи об истории литературы и практике перевода

После Восточного вопроса следует вопрос о сахаре и сахарной свекле. Парижане рассказывают друг другу шепотом, а мы, возможно, в один прекрасный день расскажем вслух о скандальных похождениях искателей сахарных приключений, которым один остроумный человек присвоил звание рафинированных. – Эта игра слов достойна войти в историю [Жирарден 2009: 265].

Ил. 6. Битва двух рафинированных (после р. 64)

Ил. 7. Женщина без головы (p. 208)

3. В главе «Брачные скачки» среди потенциальных невест фигурирует висящая на крючке-вешалке женщина без головы (p. 208). Подпись характеризует ее как bonne femme, то есть женщину добрую и простодушную (ил. 7). Фраза из текста разъясняет, отчего она добрая – оттого, что не имеет головы. Все дело в том, что французская идиома avoir de la tête, то есть дословно «иметь голову», означает «быть упрямым и капризным». Следовательно, отсутствие головы гарантирует покладистость[227].

4. Реализация метафоры особенно очевидна в гравюре, изображающей выставленную в Салоне Королевства марионеток гигантскую скульптуру под названием «Перст Божий» (p. 87), – это в самом деле палец, только очень большой (ил. 8).

Ил. 8. Перст Божий (p. 87)

5. Еще одна реализованная метафора – «длинный хвост учеников и последователей» великого художника (p. 78); на гравюре за главным художником в самом деле тянется хвост, на котором сидят копии мэтра, одна другой меньше (ил. 9); художники в большинстве своем имеют обезьяньи морды, так что, подражая один другому, они «реализуют» французский глагол singer – «обезьянничать, копировать» (в самом конце, впрочем, они вырождаются в мышей). Сам же мэтр (тоже, впрочем, занятый копированием) сидит на деревянной лошадке с лицом Рафаэля, которая в тексте именуется dada raphaélique (рафаэлическая лошадка); тем самым обыгрывается двойное значение французского слова dada: во-первых, детская лошадка, а во-вторых, излюбленная мысль, заветное желание, иначе говоря – конек[228].

Наконец, некоторые гравюры обыгрывают недавние литературные новинки. На рисунке Луна с неба смотрит на свое отражение в воде, а под изображением подпись «Луна, нарисованная ею самой» (между p. 144 и 145) – намек на уже упоминавшееся многотомное издание «Французы, нарисованные ими самими» (1839–1842).

Ил. 9. Длинный хвост учеников и последователей (p. 78)

В финале книги словесная стихия торжествует. Авторы женят главного «бога» Пуфа на Рекламе (в то время почти исключительно текстовой, а не визуальной, что и выражается в костюме невесты: юбка ее составлена из газетных страниц[229]). Свидетелями на свадьбе выступают две газетные рубрики: Передовица и Фельетон, а в приданое невесты входят 25 тысяч строк на четвертых страницах 15 газет (на четвертой странице помещались рекламные объявления), а также исключительное право превозносить и рекомендовать определенные сорта вина и мыла, романы такого-то и макароны такого-то (p. 239).

Ил. 10. На волю! (p. 8)

Более того, за Рекламой остается последнее слово. После того как три необога покончили с собой, задушив друг друга в чересчур крепких объятиях, Реклама начертала на их могиле: «Здесь покоятся бессмертные останки трех необогов Кракка, Пуффа и Абля… Реклама, безутешная вдова одного из них, пользуется случаем дать объявление…» (p. 287).

Однако книга кончается не этим похоронно-рекламным объявлением, а эпилогом, где Карандаш и Перо продолжают выяснять отношения. Устами Пера авторы довольно откровенно перечисляют недостатки книги. Перо пеняет Карандашу: