«С французской книжкою в руках…». Статьи об истории литературы и практике перевода

Приведу несколько примеров, свидетельствующих о том, что текст «Иного мира» теснейшим образом связан с сатирической нравоописательной литературой своего времени и ничуть не оригинален. Революция растений против человека под водительством Чертополоха, призывающего: «Настал момент вырвать заступ, топор и серп из рук наших вечных угнетателей» (p. 61), – не более чем перенос в царство растений того бунта животных против господства человека, который сделан «рамкой» в книге «Сцены частной и общественной жизни животных» (1842), хорошо известной Гранвилю, потому что именно ему принадлежат все иллюстрации к ней. А фантастический бал, на котором «юная овечка вальсирует с пожившей пантерой», а лис нежно глядит на курицу (p. 38), – повтор пародии на фурьеристские утопические теории (создание всеобщей гармонии на основе удовлетворенных влечений) в одном из рассказов «Сцен», носящем название «Жизнь и философические мнения Пингвина». Там путешественникам предстает следующая картина: «…самые лучшие кормилицы выходят из превосходных Лисиц и сострадательных Куниц, а порой и из поживших Ужей, чья тяга к яйцам, хоть разбитым, хоть еще целым, не подлежит сомнению», а «Ягнята ради того, чтобы бедные Волки не умерли с голоду, с радостью запрыгивают им в пасть» [Сцены 2015: 570]. Сказанное относится и к уже упоминавшемуся «паровому концерту». Графическая «реализация» словесного образа фантастична и оригинальна (ил. 11), но сам этот образ – плоть от плоти литературы своего времени, когда паровые двигатели еще оставались новинкой и в самых разных текстах возникало метафорическое обозначение некоей интеллектуальной деятельности как производящейся «на парý»[230].

А женитьба Пуфа на Рекламе – не более чем «творческая переработка» обозрения Варена, Кармуша и Юара «Пуф» (1838), где у буржуа Пуфа есть две дочери на выданье: Blague[231] и Réclame, и он их готов выдать за автора лучшего пуфа, то есть рекламной выдумки (замечу, что Реклама в пьесе, точно так же, как на рисунке Гранвиля, является в платье с названиями газет вместо цветов). Да и сам Пуф, как уже было сказано выше, не кто иной, как ближайший родственник Робера-Макера, мастера пускать пыль в глаза эффектной рекламой; эти его свойства к 1844 году были уже запечатлены в словесной и графической форме в книге «Сто и один Робер-Макер» (1839) с рисунками Домье и текстами Ш. Филипона, М. Алуа и Л. Юара[232].

Ил. 12. Большие и малые (p. 162)

Графические фантазии Гранвиля эффектны и неожиданны; но словесное их оформление зачастую предсказуемо и банально; так, все гравюры главы «Большие и малые» обыгрывают разницу между большими (вытянутыми) и малыми (сплющенными) людьми очень изящно и тонко (ил. 12), текст же этой главы – описание общества, где большие (аристократы) презирают и угнетают малых (простой народ), – ни тонкостью, ни оригинальностью не блещет, что признаёт и сам автор, отказывающийся «соперничать с 872 философами, сочинившими фолианты о равенстве и неравенстве» (p. 162).

А пояснением к эффектнейшей гравюре-синекдохе, где по городским улицам в качестве живой рекламы «прогуливаются сапоги в шляпах, а трости с высоко поднятой головой ведут под руку капоты» (p. 70; ил. 13; русский читатель при этом не может не вспомнить гоголевский «Невский проспект»), служит вполне традиционное обличение рекламных ухищрений «портных, шляпников, сапожников, модисток, которые отыскали способ обойтись без человека, служившего им живой вывеской» (ibid.).

Ил. 13. Сапоги и трости на прогулке (p. 71)

Автор новейшей статьи обосновывает очень любопытную идею о том, что описания наркотических видений под влиянием гашиша в фельетоне Теофиля Готье в газете «Пресса» 10 июля 1843 года были сделаны под влиянием рисунков Гранвиля из вышедших незадолго до этого 14‐го и 15‐го выпусков «Иного мира», где Аблю сходные видения являются вследствие выпитого им «любовного напитка»; характерно, однако, что в этом случае Готье поддался влиянию не текста, сочиненного под руководством Гранвиля, а созданных им изображений [Baridon 2019].

Гранвиль хотел изобразить небывалый, «иной» мир, подчиняющийся только фантазии Карандаша; однако описанный традиционными приемами сатирической нравоописательной прозы, этот мир утратил большую часть своей «инаковости».

В результате получился, согласно характерной описке, допущенной Бодлером в статье «о некоторых французских карикатуристах», не «Иной мир», а «Мир наизнанку»: в обычном мире Лувр, а в ином мире Лувр марионеток; в обычном мире Юная Франция[233], а в ином мире Юный Китай; в обычном мире оркестр, а в ином мире оркестр паровой; в обычном мире парижские Елисейские Поля с их ярмарочными забавами, а в ином мире те же Елисейские Поля с теми же забавами, только забавляются великие люди, давно отошедшие в мир иной.