«С французской книжкою в руках…». Статьи об истории литературы и практике перевода

Противоположность подхода к изображению и пониманию юношества снаружи и изнутри можно продемонстрировать на примере одной детали. В очерке «Об учтивости в 1832 году» Делеклюз упоминает такое свойство своих отрицательных героев, щеголей и повес Старого порядка или грубиянов-республиканцев новой эпохи, как привычка «плевать в колодец, чтобы смотреть на круги, образующиеся на воде». Это – очевидная реминисценция из комедии Мольера «Мизантроп» (д. 5, явл. 4). Здесь «плевать в колодец» – занятие «длинного верзилы виконта», которое в своем язвительном письме осуждает Селимена. И у Мольера, и у Делеклюза плевание в колодец – подлежащее осуждению занятие неприятных персонажей. Между тем чуть позже публикации очерка Делеклюза была опубликована пьеса Альфреда де Мюссе «Лоренцаччо», где (д. 2, сц. 6) это же занятие объявляет своим любимым – назло собеседнику и для отвода глаз – заглавный герой, близкий автору и воплощающий в себе черты разочарованного «сына века» (хотя и не века девятнадцатого). Пьеса Мюссе впервые увидела свет в первом томе его двухтомника «Спектакль в кресле», выпущенном, согласно Bibliographie de la France, 23 августа 1834 года, а тринадцатый том «Книги Ста и одного» появился, как уже было сказано, 14 декабря 1833 года, так что Делеклюз мог ориентироваться только на Мольера. Однако эти два почти синхронных «плевания в колодец» – еще одно свидетельство того, что Делеклюз описывает примерно то же душевное состояние, что и Мюссе, – только не изнутри, а извне, не сочувственно, а равнодушно и насмешливо.

И это неумение или нежелание понять логику чувств другого человека, приравнивание и разочарованного идеалиста, и сурового республиканца к претенциозным смешным «маркизам» показывают, увы, ограниченность того восхваления учтивости и уступчивости, которому Делеклюз вполне искренно предается в своей статье. Если учтивость, по Делеклюзу, – это путь к «совершенству – уважению и любви к ближнему», то сам апологет учтивости от этого совершенства крайне далек.

Разумеется, насмешки над «бытовым республиканизмом» и отказ признавать серьезность убеждений, исповедуемых молодыми республиканцами, встречаются отнюдь не у одного Делеклюза. Вот один из множества примеров: в анонимном (но, как сейчас считается наиболее вероятным, принадлежащем Леону Гозлану) очерке, посвященном типажу «юнофранцуза»[320], который носит бороду и помешан на Средневековье, говорится среди прочего: «Юнофранцуз патриот, порой республиканец. Но это только ради несходства. Он не одевается как народ; он не ест и не говорит как народ. Напротив, он бы покраснел от стыда, если бы уподобился народу. Но он защищает народ, потому что народ порывист, груб, драматичен, крепок, цветист и бородат» [Le Figaro. 30.08.1831; Bénichou 1973: 433–434; ср.: Готье 2022: 2, 638]. Очерк Делеклюза на этом фоне интересен тем, что в нем переплетаются две темы: мысль об учтивости как элементе, который «смазывает все бесчисленные шестеренки социального механизма и позволяет им двигаться», и брюзгливые насмешки над юным поколением, чьи проблемы автор замечает, но оценивает не изнутри, а снаружи, а потому не верит в их серьезность. Темы эти входят в противоречие. Вторая опровергает первую. Теория в очередной раз расходится с практикой. Но это не делает ни ту, ни другую менее любопытной.

Этьенн-Жан Делеклюз

Об учтивости в 1832 году

Около двух тысяч лет назад было признано, что политика зависит от нравственности. Эта истина довольно редко претворяется в жизнь, хотя несомненно, что цель политики состоит в том, чтобы подавлять природный эгоизм человека и объединять разные человеческие интересы ради пользы и удовольствия общества. Итак, очевидно, что политика имеет целью цивилизовать людей. Что же касается учтивости, это промежуточное и практическое средство, с помощью которого нации освобождаются, очищаются от эгоизма и варварства – двух недугов, которые так схожи между собой, что у меня есть большой соблазн смешать их воедино.

Учтивость сопутствует нам в употреблении всех наших способностей. Она принадлежит к числу религиозных обязанностей; она помогает сильным мира сего смягчать действие своей власти, а подданным – отыскивать способы защитить свои права и утвердить истину. Ни политические и литературные споры, ни частные разговоры не могли бы стать глубокими, вполне откровенными и, следовательно, полезными, когда бы не учтивость, которая смазывает все бесчисленные шестеренки социального механизма и позволяет им двигаться; более того, правила хорошего тона, упорядочивающие все, вплоть до наших жестов, защищают даже внешнее благополучие каждого.

Учтивость сердца, ума и манер – вот ступени, по которым поднимается человек цивилизующийся, чтобы отречься от эгоизма и достичь совершенства – уважения и любви к ближнему.

От этого совершенства мы еще очень далеки. Тем не менее – и несмотря на частые перерывы в распространении учтивости, перерывы, об одном из которых, сегодняшнем, я и поведу речь, – французское общество идет вперед.