«С французской книжкою в руках…». Статьи об истории литературы и практике перевода

«Утками» «листки по случаю» стали называть только в начале XIX века [Séguin 1959: 21], по-видимому, потому, что с середины XVIII века так же начали именовать выдуманные газетные известия, ассоциация же утки с ложными известиями возникла, как считают современные лексикографы, из старинного выражения «продать или отдать половину утки» (vendre ou bailler un canard à moitié), что означает «не продать вовсе», т. е. надуть, обмануть[169]. Утки-листки печатались и распространялись огромными тиражами в течение всего XIX века, а по некоторым сведениям, дожили даже до начала века ХХ [Heintzen 2013], однако в поле зрения историков они попали только благодаря пионерским работам Жана-Пьера Сегена [Séguin 1959; Séguin 1969], которого его коллега 20 лет спустя назвала «изобретателем жанра» [Perrot 1983: 911]. Зато все отлично помнили о существовании таких «уток», которые мы сейчас назвали бы фейками, а именно ложных известий, появляющихся на страницах крупных и мелких газет. В дальнейшем я буду говорить именно об этих «утках», уже не уточняя, что речь идет о фейке, а не о листке.

Понятно, что ни одна газета не состоит полностью из «уток»; вымышленные новости соседствуют на газетных страницах с настоящими и зачастую на первый взгляд мало от них отличаются, особенно если этот «первый взгляд» принадлежит человеку, родившемуся спустя сто с лишним лет после выхода газеты. Летиция Гонон, автор самой на сегодняшний день подробной работы о газетной рубрике «Происшествия» [Gonon 2013], называет несколько способов, помогающих отделить в газете XIX века подлинную новость от «фейковой». Самый простой – найти у самих создателей «утки» или у их коллег-журналистов опровержение предыдущего сообщения. Однако такие опровержения появляются далеко не всегда. Другой путь – обращать внимание на «фикционализацию», т. е. обилие подробностей, которых журналист заведомо не мог знать (например, рассказ о чувствах убитой и о том, как произошло убийство, хотя при нем никто не присутствовал). Но в случае новостей политических действенным оказывается и еще один способ: изучение политического контекста, который может обнажить явное неправдоподобие газетного сообщения. Именно этот способ и актуален применительно к заметке и статье, о которых пойдет речь ниже. Обе были опубликованы в ежедневных парижских газетах в июне 1844 года, и обе доказывают, что если Бальзак и был не совсем точен, когда излагал историю термина «утка», то, указывая на связь многих «уток» с Россией, он не ошибался.

***

Едва ли не самым громким международным событием этого периода стал визит российского императора Николая I в Лондон. Предыстория этого визита такова: с начала 1844 года в очередной раз стало намечаться дипломатическое сближение России и Англии. В предыдущем году Англию посетил великий князь Михаил Павлович, на придворном балу 11/23 января 1844 года император поблагодарил английского поверенного в делах за радушный прием, оказанный в Лондоне его брату, и прибавил, что сам тоже с удовольствием вновь побывал бы в стране, «о которой сохранил самые лучшие воспоминания» (Николай Павлович посетил Лондон в 1816–1817 годах, еще в бытность свою великим князем; см.: [Татищев 1889: 7–8]). Почти одновременно британский премьер-министр Роберт Пиль сообщил русскому послу в Лондоне барону Бруннову, что надеется увидеть российского императора в Англии. 19 февраля / 2 марта 1844 года на ежегодном торжественном обеде Русской торговой компании Пиль произнес речь, в которой выразил надежду на установление «задушевной и постоянной дружбы между Великобританией и империею Российской», и поднял тост за эту «вечную дружбу» [Татищев 1889: 10], а затем в беседе с послом Брунновым министр иностранных дел Абердин подтвердил стремление Великобритании к «сердечному согласию» с Россией. Королева Виктория, вначале опасавшаяся встречи с Николаем I, в конце концов отнеслась к предполагаемому визиту российского императора благосклонно. Дипломаты сошлись на том, что наилучшее время для визита – конец мая (позже королева должна была разрешиться от бремени). Император принял приглашение английского двора; точная дата не была установлена, но о принципиальной возможности такой поездки знали уже не только в Лондоне и Петербурге, но и в других европейских столицах, прежде всего в Париже. Меж тем для французского кабинета эта весть была весьма неприятной.