С грядущим заодно

— Мне как раз аптеку нужно. — «Носильщика не достанешь, извозчиков нет». — Может, сойти здесь? Как вы скажете?

— Как сказать? Вещи не по вашей силе. А оставлять-то нынче…

— Нет! Лучше верста, чем две с половиной. Дотащу. — Решилась и заспешила — вдруг поезд, на грех, тронется?

Подавая с площадки чемоданы, проводник сказал:

— Тяжеловаты. Управитесь ли?

— Ничего. Донесу. Спасибо.

Взяла одной рукой чемодан полегче и саквояж, другой — чемодан потяжелее. Подняла, пошатнулась, поплелась. Чемоданы не давали идти, били по ногам, оттягивали руки, саквояж выскальзывал. Остановилась — как бы взять поудобнее? — но ничего не придумала. Оторвала чемоданы от земли, переметнулась через мосток, чуть не упала на непослушный груз, постояла; обошла будку, опять постояла. Впереди — вроде пустыря, еле видна протоптанная дорожка между двумя плетнями. Дорожка как будто ровная. «Ничего, донесу. А если?..» Взяла двумя руками один чемодан, пронесла шагов пятнадцать, вернулась за вторым и саквояжем. Невозможно медленно — бьют по коленям, не дают идти. Опять взяла все сразу и тут же остановилась: руки отрываются, сердце как взбесилось. Оставить, добежать до дома, попросить помочь? А если утащат все, что с таким трудом, на последние?.. Попробовала не поднимая везти рядом с собой, идти на согнутых ногах между двумя чемоданами, — углы втыкаются в снег, вся в поту, сердце бухает, дышать нечем, и плечи уж… А ведь и полдороги нет. Ох, голова, как сразу не догадалась! Быстро вытащила из саквояжа полотенце, положила чемоданы один на другой, связала ручки концом полотенца, другой намотала на руку. Поехали! Верхний чемодан то и дело сползал вбок, нижний забивался в снег, но все-таки быстрее и куда легче!

Через несколько минут вышла на пустую, с редкими фонарями улицу. Огляделась. «Если смотреть на аптеку — вправо через два дома переулок…» Потянула чемоданы. Услышала скрип шагов по снегу и окрик:

— Стой! Стрелять буду.

К ней шли трое, у двоих ружья. «Нечего пугаться. Никакой у меня нелегальщины — все в голове».

— У вас имеется пропуск? — Молодой офицер, светя фонариком, с любопытством оглядел ее и чемоданы.

Какой еще пропуск, хоть бы догадаться? Эх, не взяла свой из клиники. Улыбнулась кокетливо:

— А разве нельзя по этой улице ходить?

— Не по этой, а по всем улицам с девяти вечера до семи утра, — строго ответил офицер. — Осадное положение. Предъявите пропуск.

— Какой может быть пропуск, если я с поезда? — Она заговорила быстро, капризным тоном, подражая матери, и это было ей отвратительно, а что делать иначе? — Видите, стоит, гудит, просится на станцию. Проводник сказал — может, до полдня простоит. А меня американец мистер Дерк ждет, я и пошла.

— Гм… Вам все же придется пройти в контрразведку.

У нее задрожали ноги. Там вытащат всю еду, и теплое… И вообще… Села на чемоданы, сказала плачущим голосом:

— Тогда несите и меня, и чемоданы. Не могу больше, измучилась…

— Ну, знаете…

— Ничего я не знаю и не хочу знать. Носильщиков нет, вещи тяжеленные, сил нет… Еду в Шанхай к маме. Знаете артистку Вяземскую? А Бархатова Нектария Нектарьевича знаете?

— Первый рыбник, поди, — хмуро сказал один из солдат.

— Да, да! Его знакомый американец здесь Меня ждет. — Она почувствовала, что офицер сбит с толку, вытирала глаза и нос и слезливо тараторила: — Дядя — генерал Шатровский — отправил чудесно, адъютант его проводил меня, усадил, а здесь такой кошмар!..

Офицер спросил нерешительно:

— Ну, какие-нибудь документы у вас есть?

— Документы? — Сквозь слезы она засмеялась легким смехом матери: — Что-то есть. — Вынула из саквояжа сумочку, из сумочки литер и записку коменданта вокзала.

Светя фонариком, офицер читал: «…Племянницу… Княжну…» — потом посмотрел литер, и опять рассматривал записку и печать коменданта.

— Не знаю, что мне с вами делать.

Хмурый солдат зло взглянул на нее:

— Да что, ваше благородие, зря возиться. Барышня видать какая…

Офицер обрадовался:

— Вам далеко?

— Рядом… за угол…

— Иванов, донеси барышне вещи и — мигом. Мы в аптеке погреемся.

Через три минуты она сидела в жаркой чистой кухне. Тихая женщина разжигала самовар на табуретке у печки, а ее муж расспрашивал Викторию:

— Так и отпустили? Дивное дело — за свою, значит, признали? Со вчерашнего дня осадное положение. В эшелонах, что идут на фронт, полно листовок наших обнаружено. Прибывающих всех подчистую обыскивают — и поездные бригады, и пассажиров. Бумаги-то у вас хорошо выправлены. — Потом ушел из комнаты.

Неужели правда добралась? Может быть, в этой табуретке под самоваром тоже хранилище… Какой мерзкий осадок от того, что кривлялась, и этот солдат зло смотрел… Ничего. Добралась. Почему страх нападает после?

В кухню из комнаты вышел высокий чернобородый человек. Что-то знакомое… Бледный, резкие черты, и глаза… Глаза Петруся. Батько…

— Николай Николаевич! — бросилась к нему и заплакала.

Дубков похлопывал ее по спине, негромко приговаривал:

— Так-так. Ай да герой со слезой. Ну-ка! Ну-ка!