С грядущим заодно

У подъезда народ, у двери часовой. Сказала неуверенно:

— К товарищу Русову по вызову.

Ее сразу пропустили. В вестибюле стоял негромкий говор, было людно, накурено, пахло овчиной, конюшней; шинели, полушубки, ватники, куртки разноцветного меха — видел ли когда-нибудь похожее губернаторский дом? Где искать Эсфирь Борисовну? Двери во все стороны, прямо — лестница с ковром. Спросить про этого Русова? Ее послали во второй этаж, там сразу же показали, куда идти. Она приоткрыла высокую тяжелую дверь, заглянула: просторный, чинный кабинет, тяжелые портьеры, вокруг большого (наверное, губернаторского!) стола сидели и стояли, разговаривали. Эсфири Борисовны не видно. Лицом к двери Павел Степанович что-то пишет; но он вряд ли узнает ее, не вспомнит, к тому же занят… Хотела уже уйти, кто-то спросил:

— Что там? Что нужно, товарищ?

Шагнула в комнату красная, виноватая:

— Простите, пожалуйста… Здравствуйте… Эсфирь Борисовна мне сказала — к товарищу Русову…

Ответил Павел Степанович, — лицо серое, глаза покрасневшие, улыбаются знакомо по-доброму, но будто через силу:

— Эсфирь Борисовна скоро будет. А ко мне срочное что-нибудь?

— Нет!.. Я… простите, пожалуйста!

— Товарищ Русов, — выглянула из-за плеча высокого военного Раиса Николаевна, — она знает французский лучше меня. И ей можно все передать.

— Да, мы с товарищем Витей немного знакомы.

Чуть не засмеялась: Военно-революционному комитету пригодилась со своим французским! Здорово!

Спросить Раису Николаевну о Наташе побоялась, но она сама сказала, что Наталья дома уже, только слаба, истощена хуже, чем после тифа. И про то, что с Иркутского все-таки отправили семнадцать заключенных, тоже она сказала. Больно кольнуло, но тут же собралась: ничего — все будет хорошо.

Раиса Николаевна привела в небольшую мрачную комнату (какие-нибудь письмоводители трудились), отперла ящик стола и вынула две связки писем: одна чуть потолще, другая совсем тонкая.

— Это из корреспонденции генерала Шатровского, сам он удрал. А это взято при аресте вдовы крупного военного деятеля, тоже генерала. Переводить все надо очень точно по смыслу, не думая о литературных качествах. Все даты и текст — точно. Даже то, что вам покажется неважным. Тут могут быть нужные сведения. Врагов еще… — Раиса Николаевна посмотрела внимательно, чуть-чуть усмехнулась: — Их, знаете, белой ручкой не смахнешь и за пояс не заткнешь.

До позднего вечера и половину следующего дня просидела в «одиночке» над переводами. Писала и писала, перечеркивала и писала карандашом (чернила расплывались) на желтых шершавых листах. Разминала и растирала руку и снова писала.

Полковник Брежан из французской миссии настойчиво советовал, «во имя будущей России, не препятствовать, а, наоборот, всячески поощрять вывоз ценностей как отдельными лицами, так и банками. Любых ценностей: золота, валюты, акций, товаров».

Дорогие союзники! Торгаши, верно говорил генерал.

Потом, слегка касаясь беспомощности господина Верховного Правителя, Брежан обстоятельно инструктировал Шатровского относительно подготовки дальнейшей борьбы за Сибирь. «Оставление ее войсками союзников и разлагающейся армией Верховного Правителя, к сожалению, становится реальностью. Но богатое крестьянство этого фантастического края не может надолго примкнуть к Советам. Сейчас его толкнули к восстаниям бесчинства карательных отрядов, массовые истребления сел, пытки, насилия, грабежи. В дальнейшем зажиточная сибирская деревня, без сомнения, восстанет против идей большевизма — реквизиций, национализации и других мер для создания так называемого «равенства». И тогда надо прийти им на помощь. Для этого необходимо уже сейчас найти в селах передовых и стойких людей и поддерживать в них реальную надежду. Успехи на юге и под Петроградом дают такую возможность. Следовало бы нащупать и использовать связи эсеров с крестьянством». Брежан называл даже несколько фамилий, указывал районы, где, по его сведениям, легче будет привлечь население на свою сторону, чтобы сбросить Советы. Он желал своим русским друзьям успеха в этом «почетном деле».

Сбросить Советы? Что же, нашли они этих «передовых, стойких»? И смогут где-то сбросить?.. И значит, еще не конец? Значит, конца и не видно еще? «И вечный бой»?

А что за вдова генерала? Слушая Раису Николаевну, подумала: не того ли генерала, который, умирая, с неистовой страстью искал, что «погубило белое дело»? Но ее-то, беспомощную, раздавленную горем и страхом, за что арестовывать? А письма адресованы именно ей — Юлии Михайловне Бороздиной…

Жена коммерсанта выражала мадам Жюли свое глубокое и нежное сочувствие и приглашала уехать с ними в ласковую, гостеприимную Овернь. Кто не поймет, как велико ее горе, как разрывается сердце от разлуки, хотя бы и короткой, с могилой любимого мужа. Однако нельзя, подобно язычнице, хоронить себя в сорок лет. Отдаться же в руки большевиков вдове высокого военного и столь очаровательной женщине — страшнее смерти. Пройдет всего несколько месяцев (ну, может быть, год!), и с Советами будет покончено. Победы Деникина и Юденича вскоре дойдут до Сибири.