С. Ю. Витте

Витте: – Я переговорю об этом с В. К.; не знаю, согласится ли он, я же нахожу осуществление вашего предположения желательным и готов содействовать с своей стороны. Прошу вас, изложите высказанную мне вами мысль в частном письме ко мне, чтобы мне яснее и определеннее было то, о чем именно нужно переговорить с министром внутренних дел, а я сообщу вам о результатах моих переговоров.

Затем С. Ю. Витте расспрашивал меня об арестах в Москве лиц, признаваемых полицией политически неблагонадежными, много ли таких арестов и какое производят они впечатление на общество. В ответ я объяснил, что такие аресты в Москве очень многочисленны, что по большей части привлекаются люди, не имеющие за собой ничего предосудительного, причем привел несколько примеров и указал, что такие произвольные действия возмущают всех, дорожащих законностью и порядком. Витте, выслушав меня, сказал: «А ведь Сипягин был хороший, честный человек, но, к сожалению, дальше этого не видел». (При этих словах С. Ю. закрыл глаза руками.) Этим беседа была закончена.

Шипов Д. Н.

Воспоминания и думы о пережитом. М., 1918. С. 128–130, 185–192.

А. А. Бёрль Зигзаги гр<афа> Витте

В своей крайне интересной статье о гр<афе> Витте, напечатанной на этих же столбцах («Еврейская трибуна». № 99), М. М. Винавер установил, что гр<аф> Витте, превосходно понимая, к каким пагубным последствиям ведет правительственный антисемитизм в России, все же не постарался выступить открыто против этой политики. Слишком честолюбивый, чтобы рисковать немилостью у своих державных хозяев, Александра III и Николая II, он ухитрился в течение всей своей политической карьеры поддерживать добрые отношения с отдельными евреями, услуги которых могли быть ему полезны в его служебных целях, ни разу не испортив себе положения защитой еврейских интересов. Если в частных беседах он давал понять свое истинное мнение о еврейском вопросе, то он очень остерегался делать это публично, в речах или на бумаге, что могло бы получить несомненную и неопровержимую огласку. Поэтому-то передает он на свой лад в своих «Воспоминаниях» содержание знаменательной беседы с представителями русского еврейства в начале 1905 г., в момент, когда уже доносились зловещие раскаты первой революционной бури. Гр<аф> Витте утверждает, что он отнюдь не допускал тогда мысли о полной и решительной отмене всех ограничительных законов о евреях и что в беседе речь шла о частных и постепенных изменениях законодательства в пользу евреев.

М. М. Винавер категорически опровергает эту версию беседы. Сила его опровержения покоится на моральном авторитете этого выдающегося участника беседы и не в меньшей степени – на необычайной детальности его воспоминаний. М. М. Винавер был именно тем членом еврейской делегации, который формулировал перед гр<афом> Витте еврейские требования, и, когда он подчеркнул необходимость полной эмансипации и уравнения во всех правах, министр прервал его французской фразой: «Vous prêchez un converti»[144].

Когда гр<аф> Витте писал свои мемуары, у него не хватило мужества вспомнить это свое замечание – оно было бы для него слишком компрометирующим, – и он предпочел опустить его и изменить смысл всей беседы.

Но как раз благодаря случайному стечению обстоятельств я лично имею возможность подтвердить точность версии М. М. Винавера. Дело в том, что в 1898 г. мне пришлось встретиться с гр<афом> Витте и тоже услышать его заявления о русско-еврейском вопросе. И вот при каких обстоятельствах.

Русское правительство, обеспокоенное в то время экономическим кризисом, свирепствовавшим в черте еврейской оседлости, сосредоточии еврейского населения, подало полуофициально мысль «Еврейскому колонизационному обществу» о посылке в «черту» делегации для изучения размеров и причины кризиса и изыскания, если то окажется возможным, мер для борьбы с ним. Эта комиссия из трех членов, к числу коих я имел честь принадлежать, в течение восьми месяцев вела обследование, бесконечно разъезжая по намеченным губерниям. Вернувшись из первого объезда по «черте» в Петроград, она имела ряд собеседований с выдающимися представителями правительственных сфер, гг. Победоносцевым, Ермоловым, Горемыкиным, бывшими тогда один – министром земледелия, а другой – внутренних дел, Оболенским, Икскулем и Витте.

Десятого мая незабвенный барон Гораций Гинзбург представил нас гр<афу> Витте. Вернувшись с этой беседы, которая была скорее сплошным монологом, я поспешил занести содержание ее на бумагу во всех подробностях и прочел записанное, по своему обыкновению, моим коллегам, чтобы сравнить сохранившееся у меня в памяти с их воспоминаниями, исправить и пополнить свои заметки – словом, чтобы придать этому отчету характер неоспоримой подлинности. Эта запись у меня сохранилась с того времени, и я привожу ее здесь во всей неприкосновенности.