С. Ю. Витте

Уехать из России я желал не потому, что хотел уйти от грядущих событий, а потому что это мне представлялось единственным способом, чтобы меня, подобно тому, как это случилось с назначением меня в Портсмут, не взяли и не бросили вновь в огонь после того, как сами, разжегши костер, не найдут охотников лезть его гасить. Положение дел все ухудшалось и ухудшалось, революция явно выскочила наружу через щели и обратила эти щели в ворота. Так как граф Сольский занимал место председателя Государственного совета, финансового комитета и председателя совета министров (вместо его величества) и под его председательством в совете (или совещании, так как в сущности по закону совет мог быть только под председательством государя) шли всякие заседания по установлению различных законов в развитие закона 6 августа о Государственной думе, то я его видел довольно часто. Он, видимо, совсем осовел, потерял надежды и совместно со своей женой постоянно твердил, что все ожидают лишь спасения от меня. Как-то в начале октября, как я уже рассказывал, на эти замечания, что все ожидают лишь от меня спасения, я сказал графу Сольскому, что мое не только желание, но решение – уехать за границу отдохнуть после портсмутского путешествия. Эти слова вызвали у Сольского волнение, и он, плача, сказал мне: «Ну, что же, уезжайте и оставляйте нас здесь всех погибать. Мы же погибнем, так как без вас я не вижу выхода». Этот разговор и понудил меня 6 октября просить государя меня принять. Записка, о которой упоминается в вышеприведенной справке о 17 октября, была оставлена у его величества; она по всей вероятности находится в архивах Министерства двора. Государь все время на вид казался спокойным, вообще он всегда в обращении и манере себя держит очень спокойно.

10 октября я думал, что государь, кроме императрицы, пригласит кого-либо из великих князей. Императрица Мария Федоровна находилась в то время в Дании. Он никого не пригласил, вероятно, потому, что не хотел на себя взять инициативу, а царская семья, т. е. великие князья, за исключением двух братьев Николаевичей, тоже не горели желанием прийти на помощь главе дома. Что же касается великого князя Николая Николаевича, то он в это время охотился в своем имении, а Петр Николаевич находился, кажется, в Крыму. Такие отношения в царском доме сложились главным образом благодаря императрице Александре Федоровне. Николаевичи, женатые на черногорках, ее горничных, потому и пользовались благоволением его величества. Я после слышал от министра двора барона Фредерикса упреки великому князю Владимиру Александровичу за то, что он в это трудное время, будучи в Петербурге, не пришел на помощь государю советом. Со своей стороны я думаю, что если бы великий князь в это время проявился, то тогда ему дали бы понять, чтобы он не вмешивался не в свое дело. Государь не терпит иных, кроме тех, которых он считает глупее себя, и вообще не терпит имеющих свое суждение, отличное от мнений дворцовой камарильи (т. е. домашних холопов), и потому эти «иные», но которые не желают портить свои отношения, стремятся пребывать в стороне. 10 октября императрица во время моего доклада не проронила ни одного слова, а государь первый раз проронил мнение о манифесте.