С. Ю. Витте

Я решил посетить Гудовича и, не называя источника, спросить его, что он думает по поводу царскосельской фразы, привезенной им в Москву. Как-никак, партия или игра в нее – это одно, а звание гофмейстера и положение губернского предводителя дворянства – это совсем другое, и спрашивает его об этом лицо, официально состоящее в непосредственном сотрудничестве с предс<едателем> Совета министров, спрашивает его, конечно, не более как в частном порядке, но он может этот вопрос предложить и публично. Все это граф быстро сообразил. Красивый, величественный, «ясновельможный», граф «свернулся в колечко», схватил меня за две руки, подвел к глубокому креслу, сел напротив и, дружески склонившись, стал уверять, что все это в отношении его сущая ложь, что, напротив, когда в Москве Гучков сообщил ему об этом, он энергично [опроверг] этот слух, пущенный, несомненно, с целью разжечь низы, скомпрометировать священное слово монарха и его правительство, – что это глубоко возмущает его, и просил меня доложить об этом «графу Сергею Юльевичу – мы все смотрим на него как [на] единственного человека, способного спасти Россию и государя».

На том мы расстались. После того я не встречал его на политических собраниях и не интересовался его «Диском».

В назначенное время я поджидал Ап<оллона> Ал<ексан>др<овича> Мануйлова и принял его (он пришел минут на пятнадцать раньше назначенного срока) в той темно-красной длинной, плохо освещенной комнате, где обыкновенно заседал Совет министров, – у меня не было ни отдельной комнаты, ни отдельного стола в канцелярии, так как к ее составу [я] не принадлежал. Здесь, за длинным столом, я занимался, что было редко, но принимал тех немногих посетителей или по поручению графа, или тех, кто желал иметь свидание со мною, – по большей части корреспондентов газет.

Мануйлов успел повидать Милюкова, Гессена и других «столпов» партии и был сильно ими «заряжен» известной «кадетской» зарядкой. Его ожидал большой сюрприз по основному вопросу, но я счел более разумным, чтобы этот сюрприз поднес бы ему сам граф: накануне он привез из Царского «высочайшее повеление» всячески ускорить подготовку выборов, точнее сказать, ускорить разработку избирательного закона. О чем на следующий день должно было быть очередное правительственное сообщение.

Аудиенция продолжалась около получаса. Эффект был неожиданным. Я едва спросил Мануйлова по выходе его из кабинета графа, как курьер попросил меня «пожаловать к его сиятельству»; успел только узнать, что он уезжает в Москву ночным поездом. Пришлось ехать на вокзал. Нельзя было упустить случай использовать Ап<оллона> Ал<ексан>др<овича> и через него повлиять на московскую газету «Русск<ие> ведомости»: уж слишком вся пресса «лаялась» на правительство и его главу графа Витте. Я не ошибся: от свидания с графом у Мануйлова осталось самое отличное впечатление, [в] противоположность всем тем сведениям, которые имели незадолго перед тем несколько профессоров того же Московского университета и два академика. Эти последние заявили во всеуслышание: «Витте только бюрократ, узкий специалист в финансовой сфере и совершенно не соответствует историческому кризису и событиям, которых он просто не понимает». Они требовали прекращения действий карательных отрядов, полной политической амнистии, а главное – и это прежде всего – объявления каким-то правительственным актом конституционного, парламентарного государственного строя, объявленного в форме основного закона. По их убеждению, после такого акта «как рукой снимет» все беспорядки. «Святые дурачки!» – сказал о них в одной беседе со мной граф.

И это в то самое время, когда «Новое время» злорадно спрашивало: «Кто кого арестует? Витте Носаря-Хрусталёва или он арестует Витте?» В этих моих воспоминаниях я не позволю себе говорить о том, чего в действительности не было. Однажды к графу явился барон Корф, церемониймейстер двора его величества и в то же время важный член комитета партии «октябристов»[228], лицо очень уважаемое и влиятельное в так называемых «высших сферах», и сказал буквально следующее: «Интересы России и монархии требуют от вас, граф, чтобы вы незамедлительно поставили на Невском и на главных улицах Петербурга орудия и расстреляли все эти банды, начиная с Носаря, пока эта рвань не расстреляла бы всех нас, начиная с вас, граф…» «Что требуют от меня интересы России, я знаю сам, а что требуют от меня интересы монархии, то я знаю из повелений его императорского величества, и только ими в меру моего разумения руковожусь… До свиданья, барон!» В то время в кабинете графа находился директор канцелярии Н. И. Вуич. С его слов я это передаю. Но сам барон рассказывал об этом с негодованием и у Кюба (знамени<тый> аристократический ресторан), и в яхт-клубе – место встреч дворянской придворной знати, лиц свиты его величества и высших чинов, который императрица Александра Федоровна впоследствии называла «местом грязных сплетен».