С Корниловским конным

2. Предъявитель сего есть полковник Кубанского казачьего войска Феодор Елисеев, что подписью и приложением печати удостоверяется.

Начальник 3-й Кубанской казачьей дивизии, генерал-майор Бабиев».

Свершилось... Свершилась затаенная месть за сопротивление своевольной власти Бабиева в полку. И я не только понял, «за что именно», но этого и ждал. Началом было, конечно, эти его «три искусственных ранения в полку». А потом сопротивление тому, что он генерал и начальник дивизии — не вникал бы в полк, которым командует уже другой. Но Бабиев хотел командовать и дивизией, и Корниловским полком. Этого, конечно, ни один новый командир полка не

допустил бы. Не допускал и я этого, но старался делать в мягкой форме, всегда считаясь с ним, как со старым командиром полка и долгим личным другом. Ничего не говорило о таком исходе! И так коварно... чисто по-персидски! Молча, в тыл, без объяснений, за глаза... Да еще после таких молодецких конных атак, с такими богатыми трофеями! И с такими большими кровавыми потерями полка! За три атаки, в течение двух недель потерять убитыми двух офицеров — командиров сотен и семь ранеными... в том числе раненым был и сам командир полка — увольняемый... И за эти три атаки захватить пять полевых орудий, 15 пулеметов и целую дивизию красной пехоты.

Объяснения с Бабиевым я считал излишними. Я сразу же «закусился». Может быть, Бабиев был храбрее меня? Может быть, он был авторитетнее меня в полку? Может быть, лучше меня представлял тип кубанского казака? Мо-жеть быть, лучше меня сидел в седле? Может быть, сильнее меня любил Корниловский полк?..

Его любовь к полку лучше, глубже всех охарактеризовал как-то все тот же остроумный и смелый на слово сотник Литвиненко, сказавший: «Як бы Бабиев мэньш любыв наш полк — нам було б лэхчэ»...

Возмутительно было еще то, что в дни главных боевых операций всего фронта, чтобы отбросить красных от границ Кубани, когда, казалось, нужно было «все тыловое» насильно выбросить на фронт, в строевые части, — одного из командиров полков «отзывают» в тыл, в распоряжение Войскового штаба.

Меня возмутило и то, что в «удостоверении о личности» — он указал, что я есть «просто» полковник Кубанского Войска. Для исправления этого я тут же написал ему частное письмо, подчеркивая, что я являюсь «командующим Корниловским конным полком» и как таковой — откомандировываюсь в распоряжение Войскового штаба.

Бабиев не заставил долго ждать и скоро прислал «новое удостоверение о личности», в котором не указал «командующий полком», но проставил — «полковник Корниловского полка». Не желая «раздувать эту историю» —

я уже не протестовал. И выехать в Екатеринодар решил завтра.

Мы обносились. Плохо дело было с обувью. Скота было много. Он был калмыцкой породы, буро-красный. Я приказал в сотнях шить «выворотные чевяки», шерстью наружу, как шили себе когда-то наши пластуны «постолы» и какие носили турецкие солдаты, татары и курды Закавказья. Они были мягки и удобны в сухую погоду, а в седле тем более. Сшил таковые и себе.

По воинскому положению — всякий офицер, прибывая или убывая из части, должен представиться своему непосредственному начальнику. Таковым для меня был генерал Бабиев. Утром 3 мая я выехал в штаб дивизии. Через офи-цера-ординарца доложил о себе Бабиеву.

— Войдите! — громко ответил он на мой стук в дверь.

В гимнастерке, при кинжале и револьвере и в папахе—

стоял он в просторной комнате, в противоположном углу. Он всегда был в папахе в комнате. Не снимая папахи и взяв руку под козырек, твердо рапортую ему, остро смотря ему в глаза:

— Ваше превосходительство! Командующий Корниловским конным полком, полковник Елисеев представляется, по случаю откомандирования в Екатеринодар, в распоряжение Кубанского Войскового штаба!

Бабиев немедленно же взял левую (здоровую) руку под козырек и серьезно выслушал рапорт. Он всегда был отчетлив. Первый его взгляд был на мои рыжие чевяки-постолы с острыми носами, по-восточному загнутые кверху. И я заметил, как у него дрогнули глаза. К тому же — на мне истрепанная черкеска, потертая небольшая, коричневого каракуля, папаха, туркменский кривой «клыч» в кавказских ножнах с легкой отделкой серебра «с подчернью», длинный кинжал в черных ножнах с таким же скромным серебром, как и шашка. В общем, вид почти абрека, что всегда нравилось Бабиеву. И все это «резнуло» по сердцу Бабиева. Я-то хорошо знал Бабиева, в особенности выражение его серых глаз.

Конечно, он знал, что я должен ему представиться. И к этому приготовился, встав в самый дальний угол большой

комнаты, чтобы не подать мне руки, якобы «за дальностью расстояния». И не подал... Да это было уже излишним. Объяснений быть не могло. У него все было подготовлено заранее для моего увольнения, он, видимо, ждал дня прибытия есаула Трубачева, лабинца и молодого корниловца, которому хотел вручить полк.