С Корниловским конным

— Я Вас спрашиваю, Козьминов, — принимаете ли Вы мое извинение? — повторяю ему.

— Так точно, господин подъесаул, но я ничиво... — продолжает он. Сотня казаков вся вперилась глазами в эту «революционную картинку» и затаенно молчит.

— Ну, хорошо! Идите в строй! — командую ему. И, выждав «его уход», — громко произношу:

— Справа по-три! Песенники на-перед! Сапегин — затягивайте!

Как они запели! Весело, громко, с открытыми ртами и душами, явно, чтобы «смять» ту странную военную картинку и диалог, который вел их командир сотни с рядовым казаком, своим подчиненным, совершенно недопустимый в армии при Императорской власти. А их командир сотни, идя впереди молча, созерцал в своей душе — и радость, и обиду...

Пишется это для того, чтобы читатель понял — какую жуткую драму переживали мы, офицеры, в те жуткие месяцы русской революции! Как и думаю, что подобный случай мог быть тогда только в казачьих частях, т. е. — среди казаков, как людей одной крови и мышления.

Полковой штандарт

Под Двинском наша дивизия простояла ровно месяц, но он остался так памятен мне по многим «революционным картинкам», что лучше бы его и не было ни в моей жизни, ни в жизни родного полка.

Это было с 10 июня по 8 июля 1917 г. После разоружения пехотных частей — всему 1-му Кавалерийскому корпусу был дан покой. Полки нашей дивизии расквартировались по литовским и белорусским селам, и казаки полностью отдыхали и много пили местного сельского пива, приготовляемого самими же крестьянами. Вдруг получен приказ: «5-й Кавказской казачьей дивизии занять пехотные окопы». Наши казаки приуныли. Но скоро пришла «радость»: 1-й Таманский полк отказался идти в окопы, мотивируя, что — «мы конница», и просили наш полк «пид-дэржать йих», как выразились делегаты-таманцы, прибывшие к нам. Полковой комитет их не поддержал, но некоторые сотни полка выразили сочувствие им.

Горячий и гордый наш командир полковник Косинов, задетый этим до самой последней капли своей крови, — для спасения чести полка он решил бросить свой последний резерв, и если это не поможет, то уйти из полка. Так он нам говорил потом.

В один из дней, когда уже опадала дневная жара и было так приятно и мягко в воздухе, полку приказано было построиться в пешем строю и ждать своего командира.

За речкой, перед густым гаем леса, на большой возвышенной площадке, обрамленной холмиками, далеко за окраиной литовского села — «покоем» был построен наш полк. Казаки при шашках и при винтовках. Стоим и ждем, а почему — никто не знает. Ждем, конечно, командира полка?

Нам не видно ни села, ни мосточка через речонку. И первое было то, что мы услышали свой хор трубачей. А потом, из низины — показалась довольно внушительная колонна: впереди командир полка при полном банте своих боевых орденов, за ним, также при орденах, полковой адъютант подъесаул Кулабухов. За адъютантом следуют два урядника при

развернутом полковом Георгиевском штандарте, и за всеми ними — полковой хор трубачей. Картина была импозантная.

Увидев это, войсковой старшина Калугин скомандовал:

— Полк — смир-рно! Под Штандарты-ы-ы! Слушай! На-кра-ул! Гос-спод-да оф-фицер-ры!

Полковник Косинов, не обращая внимания на слова команды, с бледным лицом, очень красивый со своими черными седеющими усами, гладко выбритый — он направляется прямо к правофланговой 1-й сотне. Знаком руки он останавливает игру оркестра, и с адъютантом и со штандартом, дойдя до середины ее развернутого фронта, — остановился. Полковой развернутый штандарт с адъютантом — стали позади него. По всем правилам строевого устава, взяв под козырек и голосом оскорбленного начальника и воина, громко воззвал:

— 1-я сотня? Идете ли Вы на фронт со мною?!

Не только что казаки, но и мы, офицеры, не ожидая столь внушительно-трагического жеста со стороны командира полка, — как-то замерли от его слов. 1-я сотня, самая боевая и лихая в полку, немного озорная и, пожалуй, «самая революционная» (условно), возглавляемая добрым подъесаулом Поволоцким, которого сотня за это любила и называла за глаза «наш Володя», — она на три четверти своих голосов, довольно дружно, ответила:

— Идем! Господин полковник!

Ничего не отвечая 1-й сотне, — Косинов поворачивается направо и со штандартом направляется к моей 2-й сотне. От всей этой картины, так ударившей казаков по нервам, — теперь полк стоял, словно окаменелый. Полк уже знал, что от него хочет их горячий и гордый командир. Я быстро повернул голову в сторону сотни и только глазами повел по своим молодецким урядникам, испытывая их и внушая им — как надо ответить. На тот же вопрос своего командира —

2-я сотня ответила громко, вызывающе и как бы взывающе к другим сотням:

— Идем! Господин полковник!

Следующая отвечала 3-я сотня. От нее мы ожидали только положительного ответа, так как в центре «покоя

полка» стоял их былой во всю войну и выдающийся командир сотни, теперь помощник командира полка войсковой старшина Маневский. В его присутствии сотня, словно под гипнозом его умных и справедливых глаз, — могла ответить только положительно.