С любовью, Энтони

У нее нет на это ответа. Ответы никогда не находятся, ни в ее молитвах, ни в ее снах, ни даже в ее дневниках и в вере в Бога и церковь, которая когда-то у нее была, ни в магии заката на пляже Толстух. Одна часть ее существа смирилась с тем, что ответов на эти вопросы она не найдет никогда, что в этой жизни нет вообще никакого смысла, другая же продолжает поиски, с глубочайшей искренностью задаваясь этими вопросами снова и снова, настойчиво прокручивая их в голове по много раз в день, повторяя их без конца.

Как кто-то, у кого аутизм.

Тишина, которая наступает следом за последним «Зачем?» каждого дня, повисает в воздухе, отзываясь долгим эхом, прежде чем уплыть в беспредельное ничто, оставляя ее в таком абсолютном, в таком мучительном одиночестве, что ее часто охватывает желание исчезнуть прямо здесь и сейчас, растворившись вместе со своими вопросами в этом ничто. Но какой-то импульс глубоко внутри ее раз за разом заставляет ее не сдаваться, стиснуть зубы и терпеть. Продолжать наблюдать за своей жизнью со стороны и ждать. И найти уже работу. Но какую работу? Что она может здесь делать?

«Зачем я здесь?»

«Зачем?»

Оливия приседает на корточки, приникает к видоискателю, наводит фокус и снимает берег: белую пену, влажный, отливающий металлом песок, слои текучей синевы. Потом отрывается от видоискателя и замечает в прибое глянцевитую черную тюленью голову. Она приближает изображение в кадре и щелкает затвором. Потом приближает еще больше, до тех пор, пока не начинает явственно различать круглые черные глаза тюленя, которые, кажется, устремлены прямо на нее. Она опускает камеру, и они долго смотрят друг на друга, потом тюлень скрывается под водой и исчезает, и Оливия остается одна.

За спиной у нее слышатся чьи-то голоса. Двое мальчишек бегут к океану, в ее сторону, и смеются. Их матери, сгибающейся под тяжестью объемистой пляжной сумки, висящей на одном плече, и третьего малыша, которого она несет на бедре, за ними не угнаться, и она кричит им вслед, чтобы не смели заходить в воду. Отец поначалу спокойно идет с ней рядом, потом переходит на бег. Все четверо босиком, в одинаковых голубых футболках и легких брюках.

Отец нагоняет старших мальчиков и подхватывает их на руки, по одному с каждой стороны, за мгновение до того, как они с разбегу влетят в воду. Мальчишки визжат от восторга. Отец крутит их вокруг себя, пока все трое, потеряв равновесие, не плюхаются на песок, где немедленно затевают шуточную борьбу.

— Вы Ребекка?

— Прошу прощения? — переспрашивает Оливия, не потому, что не расслышала вопрос матери, а потому, что он не сразу доходит до ее сознания, настолько она не привыкла к тому, что кто-то другой может обратиться к ней на этом пляже, попытаться проникнуть сквозь серую пелену, которая окутывает ее плотным коконом.

— Вы фотограф? — спрашивает мать, кивая на «Никон».

— Кто, я? Нет.

— Прошу прощения. Я спутала вас с ней. — Мать оглядывается через плечо на парковку и вздыхает, пытаясь пристроить повыше на бедре своего малыша, который явно желает сползти вниз. — Боюсь, мне не удастся слишком долго не давать этой троице вымокнуть и выпачкаться. Макс! Не смей!

Макс — средний из мальчиков, лет, наверное, пяти, и в данный момент он занят тем, что гоняет по пляжу чайку. Слова матери он пропускает мимо ушей. Отец устремляется за ним вдогонку.

Старший мальчик, лет восьми, медленно идет к матери, в отсутствие брата потеряв всякий интерес к холодной воде. Он останавливается рядом с ней и берет ее за свободную руку.

Все три мальчика кажутся Оливии одновременно чужими и знакомыми. Это тот обоюдоострый меч, каждое лезвие которого способно одинаково рассечь ее пополам. Все трое мучительно напоминают ей Энтони — его пятки, когда ему было два, его ноги, когда ему было пять, его руки в восемь.

Макс, мальчик, который несется по пляжу, не обращая никакого внимания на призывы родителей остановиться, совсем как Энтони. И в то же самое время у него нет ровным счетом ничего общего с Энтони. Этот мальчик вскакивает и срывается с места, и глаза его сверкают, а на губах играет озорная улыбка. Он играет и пытается вовлечь родителей в свою игру. «Ловите меня!» А пойманный, визжит от восторга.

Когда Энтони бегал по пляжу, он делал это ради того, чтобы ощутить воздействие твердой земли на свои суставы, почувствовать прохладный ветер на своей коже, горячий зернистый песок между пальцами ног, чтобы добраться до воды, которую он любил больше всего на свете. Когда он бежал, он тоже никогда не слушал их с Дэвидом призывов остановиться, но в его мире это никогда не было игрой, в которой они могли бы участвовать.

Наконец появляется фотограф, отец возвращается со средним мальчиком, неся его под мышкой, как футбольный мяч, и мать пытается собрать всех вместе и уговорить мальчиков улыбнуться.

— Посмотри на меня, — произносит фотограф, и Оливию вдруг пронзает дрожь.

«Посмотри на меня».

Сколько сотен тысяч раз она слышала эти три слова, произнесенные ею самой, Дэвидом, докторами, бесчисленными специалистами по ПАП-терапии и логопедами.