С любовью, Энтони

Я качаюсь на качелях на детской площадке. Я люблю качаться. Когда я качаюсь, оказываюсь в своем теле.

Обычно я знаю, что у меня есть руки, но если происходит что-нибудь интересное, если я считаю, думаю или смотрю телевизор, мое тело куда-то пропадает. У меня нет голоса, поэтому люди иногда ведут себя со мной так, как будто у меня нет и тела тоже, как будто меня самого тоже нет. И потому, что бо́льшую часть времени я не осознаю свое тело, мне кажется, может, они правы. Может, меня в самом деле нет.

Когда я качаюсь, я есть.

Я часто зацикливаюсь на какой-то одной мысли. Если я нахожу мысль, которая мне нравится, я думаю ее снова, потому что это приятно. Такие мысли, как «Принглз». «Принглз» ужасно вкусные, мне никогда не хочется съесть только одну. Мне хочется съесть еще, и еще, и еще, и еще. Если я нахожу вкусную мысль, мне хочется подумать ее еще, и еще, и еще, и еще. Но если я думаю ее слишком долго, мне не просто хочется ее думать. Мне ПРИХОДИТСЯ ее думать, потому что я начинаю бояться, что если я перестану ее думать, то она потеряется навсегда. Поэтому мой ум зацикливается на одной и той же мысли. И когда такое происходит, все остальное перестает существовать.

Позавчера я зациклился на песенке «Три слепые мышки». Я повторял эти три слова в своей голове все утро, и это было ужасно приятно. Ничего, кроме них, не существовало. Даже я сам. Я превратился в три эти слова. «Три слепые мышки».

Но сейчас я не зацикливаюсь на «Трех слепых мышках», потому что я качаюсь. Когда я качаюсь, я перестаю быть своими повторяющимися мыслями. Когда я качаюсь, я повторяющееся тело. Я лечу по воздуху, вперед, вниз и вверх, назад, вниз и вверх, вперед, вниз и вверх, назад, вниз и вверх. Я — тело Энтони, повторяющееся в этом идеальном ритме. Я качаюсь, и я есть!

Я лечу вперед, вниз и вверх, назад, вниз и вверх и чувствую, как воздух холодит мое лицо. Мое лицо улыбается. Мое лицо существует.

А потом моя мама останавливает качели и говорит что-то про то, что надо идти в песочницу. Я машу руками и визжу, чтобы она поняла, что мне не нравится ее идея. Я не хочу слезать с качелей. Я машу руками и визжу, потому что мой голос не может сказать слово «НЕТ».

Мама понимает меня и делает так, что качели снова начинают качаться.

Я люблю песок. Я люблю набрать его полные руки, а потом поднять их вверх, чтобы песок сыпался вниз. Мне нравится чувствовать, как песок проскальзывает у меня между пальцами, как он мелькает и сверкает в воздухе, летя вниз. Это почти так же приятно, как вода.

Но песок в песочнице на площадке совсем не такой, как песок на пляже. Песок в песочнице на площадке всегда слишком близко к другим детям. Когда я играю с песком в песочнице на площадке, чья-нибудь другая мама всегда говорит мне, чтобы я не играл с песком. Она говорит: «Не делай так, пожалуйста, песок попадет другим детям в глаза». И тогда моя мама уводит меня из песочницы, потому что я не хочу переставать и потому что я не умею делиться песком.

Мама снова останавливает качели и хочет, чтобы я пошел на горку. Я визжу и машу руками, и она снова начинает качать качели. Вперед, вниз и вверх, назад, вниз и вверх.

Я не люблю горку. Иногда другие дети забираются по горке ногами, вместо того чтобы съезжать с нее на попе, а это против правил. Если я стою на горке вверху, а какой-нибудь другой ребенок начинает лезть по ней снизу, я не понимаю, что мне делать. Я не могу съехать вниз, потому что другой ребенок мне мешает, и слезть вниз по лестнице тоже не могу, потому что лестница для того, чтобы залезать по ней наверх. Это правило. Поэтому на горке я могу оказаться в безвыходном положении, а я этого не хочу.

А на площадке какой-нибудь другой ребенок может ударить меня, или толкнуть, или задать мне какой-нибудь вопрос. Другие мамы всегда задают мне вопросы, влезают в меня своими глазами и своими громкими голосами, которые становятся еще громче в конце их слов. «Как тебя зовут?» Но мой голос не работает, поэтому я даже не могу сказать им, что не хочу отвечать на их вопросы.

На качелях я чувствую себя защищенным от всего этого. Никто не может до меня дотронуться, никто не хочет, чтобы я сказал свое имя, и никто не говорит мне не играть с песком. Я просто хочу качаться.

Моя мама снова останавливает качели, но на этот раз она ничего не говорит про площадку. Она начинает снимать меня с качелей. Я громко визжу и хлопаю руками, чтобы она поняла, что мне это не нравится. Но она продолжает снимать меня с качелей.

НЕТ! Я хочу еще качаться! Я еще не закончил! Я хочу оставаться на качелях! Я хочу оставаться в моем теле! Я хочу быть! Мне нужно, чтобы мое тело повторялось, а то оно может потеряться навсегда! Я могу пропасть навсегда!

Я визжу очень-очень громко, пытаясь донести до мамы, что мне нужно продолжать качаться, иначе я могу умереть, но она почему-то не понимает, что я пытаюсь до нее донести. Я напрягаюсь всем телом, пытаясь удержаться на качелях, но она слишком сильная, и не понимает меня, и уносит мое тело с качелей. Я зажмуриваю глаза, чтобы не видеть этого. Я визжу еще громче, так что исчезает совсем все, и мое украденное тело, и качели, остается только мой визг.

Потом я вдруг уже больше не на улице. Я в машине, смотрю про Барни. Я смотрю про Барни и его друзей, и они делают то, что и должны делать. Я перестаю визжать. Я смотрю про Барни, значит я не умер. Со мной все хорошо.

А потом все перестает быть хорошо. Машина едет В НЕПРАВИЛЬНУЮ СТОРОНУ. Машина едет не в ту сторону, где мой дом. Мой дом в той стороне, где сначала три белых дома, потом один кирпичный, потом улица, потом один желтый дом и два белых дома, а потом красный свет или зеленый свет. Потом церковь, деревья, один коричневый дом, один белый дом, один серый дом, с которого отваливается краска, потом Пиджен-лейн, а потом та улица, на которой стоит мой дом.

Но мы не едем в ту сторону. Мы едем в ту сторону, где сначала вывеска с девушкой, потом коричневый дом, потом белый дом, голубой дом, потом еще улица, какое-то здание, парковка, красный свет. Это не та дорога, которая ведет ДОМОЙ. С площадки мы ВСЕГДА едем ДОМОЙ, а эта дорога не совпадает с картой в моей голове, которая показывает дорогу домой.

Я не знаю, куда мы едем, но мы не едем домой. Я не еду домой, где мне всегда дают на обед три куриных наггетса с кетчупом на моей голубой тарелке и сок в моей чашке с Барни. И после обеда я не увижу Дэниела, потому что Дэниел приходит ко мне домой, а я буду не дома. Я буду где-то в другом месте.

Наверное, мы потерялись, и, наверное, я никогда больше не увижу мой дом. По правилам мы ВСЕГДА едем с площадки ДОМОЙ, а это не по правилам. Если это правило может перестать работать, значит вообще все может перестать работать и сломаться. Может, мир уже тоже сломался.

Я визжу. Я хочу ехать ДОМОЙ. Я хочу выбраться из этой машины, которая едет не в ту сторону, но я пристегнут к креслу. Я визжу, меня начинает наполнять горячая пугающая жидкость. Эта горячая пугающая жидкость наполняет и наполняет меня до тех пор, пока я не переполняюсь и не начинаю гореть изнутри. Я трясу руками, чтобы хотя бы часть этой горячей пугающей жидкости вылилась из моих пальцев, но горячая пугающая жидкость продолжает наполнять меня, слишком огромная, горячая и быстрая, чтобы ее можно было вылить через пальцы.

Я закрываю глаза, чтобы не видеть неправильные дома, здания и улицы. Я визжу и кричу так громко, как только могу, чтобы я мог стать моим визгом, а не мальчиком, пристегнутым к сиденью, который больше не качается на качелях, а очень быстро едет не в ту сторону.

Когда я открываю глаза, я понимаю, что больше не кричу. Я лежу в моей кровати под моим одеялом с Барни. Я вижу дерево за окном, мою коробку с камешками, календарь на стене. Я знаю, что это хорошо, потому что это значит, что я дома, а еще это значит, что мир не сломался, но мне пока не стало хорошо. Я потный и усталый, и внутри у меня все еще плещется и булькает слишком много горячей пугающей жидкости, которая должна вылиться, чтобы освободить место для того, чтобы мне стало хорошо.

Я лежу в постели и думаю о том, как же мы попали домой. Наверное, есть какая-то другая дорога. Почему мы поехали по другой дороге?

Сегодня понедельник. На улице солнечно и тепло. На мне коричневые штаны и красная футболка. Может быть, когда по понедельникам на улице солнечно и тепло, а на мне коричневые штаны и красная футболка, после того, как мама говорит, что мне уже хватит качаться, мы едем домой другой дорогой. Может быть, когда по понедельникам на улице солнечно и тепло, а на мне коричневые штаны и красная футболка и мы уезжаем с площадки домой, мы едем мимо вывески с девушкой, потом мимо коричневого дома, потом мимо белого дома, мимо голубого дома, по улице, мимо здания, мимо парковки и мимо красного света. Может быть, это такое новое правило.

Теперь я хочу есть. Я спускаюсь по лестнице вниз, наступая обеими ногами на все двенадцать ступенек по очереди, и иду в кухню. Мои три куриных наггетса с кетчупом лежат на моей голубой тарелке, в чашке с Барни налит сок, моя вилка и белая салфетка лежат на столе, как всегда. Моя мама не сидит за столом, но я чувствую, что она где-то тут. Я машу руками и прыгаю и весело визжу, чтобы избавиться от последних капель горячей пугающей жидкости внутри меня.

Я сажусь за стол и ем свой обед. Мне хорошо. Но потом у меня появляется мысль, которая мне не нравится. Я не знал, что есть НЕ ОДНА дорога с площадки до дома. Теперь есть ДВЕ дороги, по которым можно доехать домой с площадки. Мне не нравится число два. Два посередине между одним и тремя. Два — это незавершенность. Два — это ни то ни се, а я не люблю ни то ни се. Пусть бы было ТРИ дороги от площадки до дома.

По первой дороге, которая старая дорога, нужно проехать мимо трех белых домов, потом мимо одного кирпичного дома, потом по улице, потом мимо одного желтого дома и трех белых домов, потом мимо красного или зеленого света. Потом мимо церкви, мимо деревьев, мимо одного коричневого дома, одного белого дома, одного серого дома, от которого отваливается краска, потом по Пиджен-лейн. Вторая дорога, которая новая дорога, по которой мы ездим по понедельникам в теплую солнечную погоду, когда на мне коричневые штаны и красная футболка, идет мимо вывески с девушкой, потом мимо коричневого дома, мимо белого дома, мимо голубого дома, по улице, мимо здания, мимо парковки и мимо красного света и еще мимо всякого-разного, которое я не увидел, перед Пиджен-лейн, потому что у меня были закрыты глаза.

Должна быть еще одна дорога. На карте должно быть ТРИ дороги от площадки до дома. Но вдруг дорог только две и все? Вдруг их две и больше нету?

Я чувствую, как горячая пугающая жидкость снова накатывает на меня, но на этот раз я знал, что так будет. Я закрываю перед ней дверь еще даже до того, как она успевает добраться до пальцев моих ног, до того, пока она не успела затопить меня.

Три слепые мышки. Три слепые мышки. Три слепые мышки.

Три слепые мышки. Три слепые мышки. Три слепые мышки.

Три слепые мышки. Три слепые мышки. Три слепые мышки.