С любовью, Старгерл

Этой безлунной пасмурной ночью поле освещал только мой фонарик. В последний раз я протянула веревку от колышка для крокета и вкопала последнюю метку. Печальный сумеречный свет пробился сквозь тучи, но солнце, конечно, не показалось. Подумать только, его лучи преодолели путь в 150 миллионов километров только для того, чтобы перед самым финишем наткнуться на непреодолимую завесу облаков над каким-то холмом на планете Земля. Таким образом, моя итоговая – и главная – вешка установлена приблизительно, не идеально. Мне оставалось только пристально всмотреться в длинную дугу других таких же, вбитых с июля по декабрь, и как можно точнее установить конечную.

Ненавижу прибегать к догадкам. Если мой расчет окажется неверен, все пойдет прахом… У нас получилось что-то вроде камеры-обскуры для непрямого наблюдения затмений. Свет восходящего солнца – ну пожалуйста, пожалуйста, пусть его будет завтра видно! – упадет на переднюю сторону палатки из «Черной кости», ворвется в нее через маленькое круглое отверстие и рассеется по ней золотыми «зайчиками». А основной луч падет – вот он, миг солнцестояния! – на заднюю внутреннюю (также черную) сторону нашего сооружения, причем надо надеяться, что как раз в центр пасленового венка. Но! Если выравнивание по линии отверстие – палатка – задний «фон» рассчитано неправильно, то луч промахнется и улетит в дальние дали за шоссе № 113, а мы внутри останемся созерцать глухую черную материю.

Я, как обычно, села на землю, закрыла глаза, но вопрос погоды и расположения меток никак не шел у меня из головы. Голова была пуста, словно ее пропылесосили. А когда в конце концов я сдалась и открыла глаза, на мои повернутые к небу ладони падали первые снежинки. Я торопливо обернулась на запад, чтобы послать тебе свое еженедельное мысленное сообщение, свой вопрос, но была так расстроена, что, боюсь, оно оказалось нечетким.

Вот тебе и созерцание.

Папа сегодня развез молоко пораньше, и к середине дня я вернулась на холм, чтобы помочь ему ставить палатку. Снег уже напа́дал нам по щиколотку. Обугленное пепелище дома ван Бюренов на краю поля белело на глазах.

Мы притоптали снег в нужном месте и выдолбили четыре ямки для шестов. Отец воспользовался для этой цели тяжелым молотком и стамеской. Потом мы выкопали колышек для крокета и в точности на той линии, где он стоял, развернули заднюю сторону палатки.

Состояла она из пяти полотнищ «Черной кости» – четырех «стен» и «крыши». Все – тяжелые и абсолютно светонепроницаемые. По краям мама свернула ткань вдвое, чтобы не порвалась, и укрепила отверстия для шестов и веревок латунными кольцами. Даже не знаю, как ее швейное оборудование справилось с этим.

Что касается меня, то мне самостоятельно и бутерброд трудно соорудить, не то что палатку, поэтому роль угрюмого чернорабочего, молча исполняющего указания отца, пришлась мне по душе. К тому же работа отвлекала меня от мыслей о снеге, падавшем все гуще, все беспросветнее, и не давала зарыдать от обиды.

– Это временно, – все приговаривал папа. – К завтрашнему дню прояснится.

Но мне не верилось.

Я тщательно выбрала место на передней, обращенной к востоку стороне палатки – как раз над сегодняшней вешкой. Затем, обведя картонку, вырезанную заблаговременно дома, желтым фломастером нарисовала на «Черной кости» круг. Маленький такой кружок, диаметром с мяч для гольфа, не более. Папа вырезал отверстие и обернул края каким-то полиэтиленом, чтобы они не обтрепались. Чем они ровнее, тем четче будет солнечный луч…

Мне оставалось только вытащить шпатели. Они свою службу сослужили. Привели нас к цели.

Уже темнело, когда мы забрались в молоковоз и пустились в краткий путь до дома. На подъездной дорожке папа сказал: «Ты иди домой, а я снег поубираю». Мне это показалось странным, ведь он всегда подшучивает над соседом, мистером Кантелло: мол, глупо начинать расчищать снег, пока он еще идет. Но спорить не было настроения.

Едва открыв дверь, я ощутила аромат, который не спутаю никогда и ни с каким другим, – аромат вишневого трубочного табака. С криком: «Арчи!» побежала на свет кухонной лампы. И правда – он сидел за столом рядом с мамой, и они оба с усмешкой глядели на меня. Я крепко сжала гостя в объятиях и не отпускала, пока тот не запросил пощады. Мои до поры сдерживаемые эмоции по поводу завтрашнего мероприятия внезапно пролились слезами радости. Я зарылась носом в белую бороду, которую он отрастил, – для тебя-то это, конечно, не новость.

Арчи сказал, что давно уже решил посетить «мое» солнцестояние. Родители связались с ним втайне от меня, чтобы не испортить сюрприз. Первое, на что он обратил внимание, – это что я больше не ношу костяную подвеску, как полагается верному члену Ордена Каменной Кости. Я оправдалась тем, что пожертвовала ее на доброе первоапрельское дело.

– Ладно, отправлю тебе новую, – сказал Арчи и сжал мою ладонь. – Сеньор Сагуаро шлет тебе наилучшие пожелания.

Мое затянувшееся смутное волнение, связанное с теми «кактусовыми» снами, наконец рассеялось.