С окраин империи. Хроники нового средневековья

Существует расхожее представление (порожденное упадком школ риторики в девятнадцатом веке), что риторика – это дурная привычка всюду вставлять готовые напыщенные фразы, вышедшие из моды прочувствованные воззвания, разглагольствования на темы родины, Бога, семьи и мамы. На самом деле в Древней Греции риторика была чем-то совершенно иным и как таковая подвергается в наши дни переоценке со стороны разнообразных не вызывающих нареканий кафедр; желающему углубить свои знания читателю достаточно обратиться к великолепному «Трактату об аргументации» Перельмана и Олбрехт-Тытеки[329], переизданному в прошлом году издательством Einaudi по доступной цене. Риторика – это техника убедительной речи, разработанная для достижения консенсуса. Для древних – что в античности, что во времена средневековья – за рамками убеждающей речи оказывались многие виды аргументации, построенные на неопровержимых истинах, таких как логика, теология, метафизика. Для наших современников, куда более осмотрительных и скептически настроенных, неопровержимых истин осталось не так много (ряд суждений, вытекающих из постулатов и аксиом, как в математике), в остальном же, от политики до философии и от религии до государственного управления, все речи исходят из предпосылок в лучшем случае слегка вероятных, требуют согласия слушателя и посему являются риторическими. Если мы хотим убедить слушающего, то должны прибегнуть к определенным приемам. Так поступает адвокат, так поступает руководитель организации, так поступает профсоюзный деятель, так поступает политик, так поступает даже влюбленный по отношению к возлюбленной (и наоборот).

Однако если мы перечитаем фразу Донат-Каттина, то заметим, что она высказана с полным пренебрежением к каким-либо канонам риторики. Которая требует прежде всего определить настроение аудитории, затем подыскать в репертуаре аргументов наиболее действенные доводы (inventio[330]), затем расположить эти доводы в выверенной последовательности, как в детективном романе (dispositio[331]). И нужен пролог, и нужно вступление. И вступление первым делом должно содержать captatio benevolentiae[332] – ряд таких фраз и такое поведение, которые расположат к вам судью или слушателя наилучшим образом, вплоть до достижения высшей цели – insinuatio[333]. За ним следует partitio[334], то есть следует сразу пояснить, как будут организованы аргументы в речи, чтобы публика понимала, к чему ей готовиться; после чего надлежит развернуть narratio[335], которое может развиваться как в ordo facilis[336] (одно за другим, как происходили события в действительности), так и в ordo difficilis[337] (бесконечные сенсационные повороты сюжета, флешбэки, экскурсы в прошлое и так далее). Наконец, эпилог, и все довольны.

И лишь на этом этапе оратор, поработав предварительно над inventio и dispositio, может позволить себе elocutio[338] – то есть все то, что у неискушенного читателя ассоциируется с «риторикой», а именно речевые украшательства, метафоры, аллегории, инверсии, гипотипозы, эналлаги и зевгмы. Но все эти красоты, важность которых несомненна, окажутся ничего не стоящим сотрясанием воздуха, если речь не будет строиться на тщательно продуманных аргументах и их хитроумном расположении.

Я ничуть не сомневаюсь, что Донат-Каттин большой мастер по части зевгм и инверсий, но ему явно недостает dispositio. Достаточно сказать, что беглый экскурс в область генеративной семантики ясно бы ему продемонстрировал, что глубинная структура его высказывания выглядит следующим образом: «Я объявляю ложным утверждения некоей пропаганды ((((некая пропаганда утверждает, что (((ХДП оказалась в таком положении, что ((ХДП обречена на роль консерваторов, если не сделает следующего (ХДП пойдет на союз с КПИ))))».

Тут он заметил бы, что фраза логически перегружена и порожденная ею поверхностная структура окажется несколько запутанной. Тогда ему пришлось бы вспомнить закон кибернетики, согласно которому шум препятствует передаче информации, а также закон социологии, говорящий, что сообщения в сфере массовых коммуникаций воспринимаются без должного внимания, а посему должны изобиловать избыточностью и повторами. И тогда он неизбежно принял бы решение начать с captatio benevolentiae вроде такого: «я не согласен с теми, кто порочит вас, дорогие друзья, говоря ужасные вещи, которые я сейчас изложу… и так далее, и тому подобное». Если же при столь зубодробительной глубинной структуре составить поверхностную структуру сплошь из сложноподчиненных предложений с условным наклонением, то что тут странного, если публика поймет все с точностью до наоборот?