С Петром в пути

«Всемилостивейший государь. Во всех письмах пишут от свейского рубежа, что в Риге есть великая предосторожность от польских войск, а наипаче от саксонских. Ах, нерасторопное к лутшему и без рассуждения Венусово веселие, иже легкомыслительством неоцененное ко многих пользе время потеряли...»

«Слишком положился на Августа государь, — думал он, отложив перо. — Занимателен король, горазд на разные выдумки — этого не отнимешь. Но не таков он в делах важных. Как поворотить его в нужную сторону? Вряд ли государь захочет укорять его: он и сам Венусову веселию привержен. Легко согласился признать за Августом Лифляндию и Эстляндию в случае их завоевания. А ведь наши притязания на них куда более законны. Неужто отдадим Ригу и Ревель за весёлый лёгкий нрав Августа?»

Он поднялся и принялся ходить по кабинету. «Конечно, ничего генеральского, а тем паче адмиральского у меня нет, — думал он. — Я за флот, за строение его, но удастся ли нам стать вровень с теми же шведами, голландцами, англичанами? Они создавали свои флоты столетиями, а мы тщимся построить свой флот за пять-шесть лет. Но у государя бешеная энергия, с ним вряд ли кто из нынешних потентатов может сравниться. Да что нынешние? Обозреваю всемирную историю и равного ему не нахожу. И трудник великий, и измыслитель — всё ему Бог дал».

Он поворотил кресло к окну и продолжал размышлять. Экое вот всколыхнуть дремлющую Русь, встряхнуть её, да так, что она застонала, зажаловалась. А ведь поделом. Века дремали, от всех отстали. Спал великан в оковах рабства, спал, не ведая о своём таланте, о своих силах и возможностях. Крепок был тот сон. Пётр замахнулся дубинкою и ну дубасить его. Тут без жестокости не обойтись: жестокость и жёсткость вынужденные.

Он, Фёдор Головин, более всего ценил в людях справедливость и способности. Впрочем, одного без другого не бывает. Человек, наделённый талантом, способностями, непременно справедлив. Ему незачем кому-то завидовать, он весь во власти своего дела. Таков царь Пётр. Он справедлив, ибо зачал великое дело. Но в столь великом деле без жертв не обойтись. К ним вынуждают обстоятельства. Царя обвиняли в жестокости. Верно, в стрелецком деле размахнулся, потерял голову. Немудрено было её потерять... Более нет ничего такого на совести государя. Всё остальное — жертва великому делу. Царь Иван Грозный был умышленно жесток, он был далёк от справедливости.

Царь Пётр выводил Россию в люди. Хотел приодеть-приобуть её, чтобы смотрелась приглядней. Хотел выучить её всему тому, что умел остальной христианский мир. Хотел видеть её великой. А на таком пути без издержек не обойтись.

Головин не ощущал себя в роли главнокомандующего — он был человеком трезвомыслящим. Ноша была по силам тогда, когда он предводительствовал в походе. Когда дойдёт дело до сражения, тут он отступит, пропуская вперёд бывалых генералов. Рассудить вместе с ними он рассудит, порою разумней, нежели они. Но вести бой и вести в бой — тут он уступит место.

Характер таков — спокойный, рассудительный, трезвый, да, трезвый. Не любил рисковать, любил взвешивать. План кампании в основном начертал Пётр, остальные ему подыгрывали. В нём всё уживалось: азарт, фантазия, расчёт и безрассудность. А коли постановили с общего согласия, отменять было нельзя.

Отчего Нарва? Была ли она ключом, отворявшим шведские ворота? Бог весть...

Но вот обоз тронулся из Москвы. Было в нём сверх 10 тысяч телег, растянулся он на версты. Везли 12 тысяч пудов пороху, 11 тысяч пудов свинца и ядер, более 11 тысяч пудов бомб, 11 с половиною тысяч ручных гранат. А ведь ещё провиант, ещё конский харч, ещё... Было чего ещё.

С коня пересел в карету — пылища, вздымаемая обозом, не оседала. В карете трясло, но не было пыли, не залепляло нос и уши, не садилось на глаза.

В карете ехали Пётр Шафиров и генерал Адам Адамович Вейде, нравившийся Головину своей спокойной рассудительностью, — немец в русской службе.

   — Как думаешь, Адам Адамыч, побьём мы шведа? — спросил Головин для того только, чтобы начать разговор.

   — Сильно опасаюсь Карла. Он горяч и безрассуден. А такой на всё способен, — отвечал Вейде на плохом русском языке.

   — Наш государь тоже горяч, но, по счастию, не безрассуден. Артиллерии у нас довольно: близ двухсот стволов.

   — Карл способен на неожиданный манёвр, вот в чём его опасность. У него природное чутьё полководца. С таким надо родиться. — Вейде был настроен чересчур трезво для генерала, которому предстоит вести в сражение полки.

   — Положим, мы тоже не лыком шиты, — улыбнулся Головин. — Можем разгадать все его хитрости.

   — В том-то и дело, что его решения столь неожиданны и хитроумны — на разгадку времени не остаётся. Откуда что берётся, — не скрывая своего удивления, пробормотал Вейде, — ведь малшик, совершенный малшик.

   — Наш государь тоже молод, но умом зрел. Умеет глядеть вперёд как никто и открывать то, что другим неведомо и закрыто.

   — Согласен, но Карл на десять годов его моложе, это что-нибудь да значит.

...Много дней полз обоз. Огромный табор наконец расположился под стенами Пскова на днёвку.