С Петром в пути

   — Бережливость равно к лицу и простолюдину, и государю, — спокойно отвечал Пётр. — Особливо в предвидении войны. Она столь много всего пожрёт: и железа, и крови, и денег. А деньги суть артерия войны — говорил и буду повторять раз за разом. Мне вот придётся по сусекам погрести, чтоб тебе деньгами помочь. И так казна пуста — сколь много пришлось потратить и на строение флота, и на огневой припас, и на пушки. А взять неоткуда. — И, помолчав, неожиданно спросил: — Ты вот лучше скажи, брат Август, откуда в тебе сила столь неимоверная? Ты ведь трудом её не выработал, как я. Все потехи да потехи.

   — От отца с матерью, — самодовольно отвечал Август. — А ещё охота немало силы требует.

   — Ну позволь, какая такая сила надобна для убийства? — ухмыльнулся Пётр. — Сноровка — да, это я понимаю, ещё выносливость.

   — А вот ты поезжай со мною завтра на кабана, тогда убедишься, что и без силы не обойтись в полевании.

   — Ещё чего, мне пустое это времяпрепровождение. — Пётр был категоричен. — Никогда сим промыслом не занимался — досуга мало имею. Еда — пустое. Кус хлеба с солью да с чесноком червяка заморить. Это да. От мясца во щах не откажусь. А ты, брат Август, много об еде заботишься, — укорил он. — Ни дня без пиру не живёшь.

   — Так это я ради тебя, Питер. Дорог ты мне, гость редкий да щедрый. Как я без тебя в грядущей кампании? С мальчишкой этим, с Карлом, положим, справлюсь в одиночку, а далее?

   — Чего ж там далее, коли управимся со шведом. Другого ворога нам с тобой не видать. Была Польша, да нет её больше, — хохотнул Пётр. — Ты, вестимо, на меня войной не пойдёшь, как было при прошлых королях польских. Ныне Польша под твоим управлением.

   — Оно так, однако в поляках столь много непокорства и вольности, что с ними трудно ладить. Не то что мои саксонцы, послушные, как стадо. Я с ними и горя не знаю.

Сели наконец за стол. Трапеза по обыкновению длилась долго. Август уплетал чудовищные порции жаркого из оленины, запивая их красным вином из собственных погребов. Он был непомерен во всём: и в еде, и в питье, и в Венусовых радостях, и в созерцании зрелищ, какими бы они ни были. Это был истинный старонемецкий бурш, какими их рисуют художники и живописуют литераторы.

Август так красноречиво уговаривал Петра принять участие в охоте, что Пётр наконец уступил. Тем более день выдался солнечный, ясный, а морозец — умеренный.

С утра он велел оседлать своего коня, и кавалькада охотников, среди которых были женщины, в том числе и Аглая, выехала в поле.

Снег был рыхлый, присадистый, и кони шли осторожно, рысцой, и пустить их в галоп никакими понуканиями не удавалось. Пётр подъехал к Аглае. Она сидела в седле по-мужски, ловко, как видно, изрядно наездившись. Когда впереди запетляла рыжая лиса, похожая на язык пламени на снегу, они пришпорили коней, но те заупрямились. Август приказал спустить собак, но собаки проваливались в снег по брюхо.

Гон не удался. Въехали в небольшой лесок, уныло простиравший к небу голые сучья.

   — Ловко ли? — спросил Пётр. Аглая отвечала с улыбкой:

   — Я ведь привычная, государь. Мне это в удовольствие после долгого сидения взаперти, в четырёх стенах из сырого камня. Зима — скучное время. Правда, его величество король — страстный охотни, и мы должны сопровождать его, как он говорит, для куражу. Ну а потом пиршество с поглощением зажаренных трофеев, будь то целый олень или дюжина зайцев...

   — А потом?

   — А потом... — она на мгновение замялась. — Потом игры в честь богини Венус. Разделившись на пары, расходимся по покоям.

   — И кому ты достаёшься? — напрямик спросил Пётр. Аглая засмущалась, лицо порозовело.

   — Меня избирает его величество. А иногда канцлер. Его величество неутомим, о, это великий любовник. А канцлер после первых объятий засыпает и даже храпит во сне.

   — Стало быть, ты угодна Августу?

   — Угодна, — отвечала она со вздохом. — Он непомерен, я изнемогаю, — добавила она доверительно. — Он такое выделывает!.. Ох, государь, не могу даже описать. Я в его руках словно кукла какая-то, — оживилась она. — Я отдаюсь ему как могу, но он берёт не спрашивая. Когда я молю о пощаде, он приговаривает: моли, моли, ты меня только возбуждаешь...

Неожиданно им открылась небольшая полянка. По ней в сторону леса большими прыжками неслось стадо оленей с полдюжины голов.

Грянули выстрелы. Двое животных пали как подкошенные. Тотчас набежали егеря и принялись свежевать туши. Подкатили и розвальни — всё было приноровлено к охоте. И кавалькада повернула назад.

   — Придёшь? — спросил Пётр.

   — Приду, государь, — прошелестела она.

Всё было обговорено там, в Биржае. Август заверил его, что окажет братскую помощь всеми своими силами, Пётр пообещался не помедлить в случае нужды и, какие будут способы, всё предпринять.

   — Берут меня сумления, государь, — говорил Головин на обратном пути. — Больно тороват король на обещания. А меж тем норовит поболе взять, а отдарить словами.

   — Не, брат Август не выдаст, — не очень уверенно отвечал Пётр, думая о чём-то своём.

   — А герр Паткуль им не очень обнадежен. Говорит: король более бахвалится, чем делает.