С Петром в пути

Чему и кому верить? Патриарх был в полном отчаянии. Он обратился к ближнему боярину Фёдору Алексеевичу Головину за советом. Тот был приближен к царю и пользовался его неограниченным доверием. Прошёл слух, будто царь хочет сделать его по иноземному образцу канцлером, то есть второй персоной в государстве.

Увы, благочестивый боярин дудел в ту же дуду, что и царь. Он предостерёг патриарха от необдуманных шагов. Он посоветовал ни в коем случае не мешаться.

— Я, — сказал ему боярин, — пробовал было отговорить царя от столь ужасного кровопролития, но Пётр даже замахнулся на меня. Во гневе государь себя не помнит. Николи такого не бывало, чтобы он на меня руку поднял. Будто зверь лютый зарычал: «Молчи! Убью!» И таково мне стало страшно, что я весь задрожал, — закончил Головин.

Но Адриан всё-таки решился. «Ежели суждено мне потерпеть за человеколюбство, то Господь это зачтёт», — думал он. И взяв с собою из предосторожности и для представительства архимандрита Чудовского монастыря Гервасия, соборных протопопов Агафангела и Иринея, равно и нескольких служек, отправился в Преображенское в двух каретах и при одном возке.

Он вёз с собою икону Богородицы «Умягчение злых сердец», надеясь на то, что царь её чтит и оскорбить Приснодеву своим противлением не посмеет. В пути он разговорился с Гервасием, стал ему жаловаться на царя. Гервасий же молчал и никак не высказывался.

   — Ты что молчишь, отче Гервасий? — удивился патриарх. — Неужто я не прав?

И так как архимандрит продолжал молчать, стал подозревать нечто... И тогда Гервасий разомкнул уста:

   — Ты мне, святейший отец, ничего не говорил, и я тебя не слышал, — и при этом покосился на верного патриаршего служку Ермилу, подремывавшего напротив них, на кожаном сиденье.

   — Неужто опасаешься доноса?

   — Всего опасаюсь, святой отче, — ответил Гервасий. — Такие ноне времена. Слыхал, небось, про отца Вассиана. Донесли на него, что клал охулку на государя. Так сволокли его туды — в Преображенское, и сам князь Ромодановский ему пятки подпалил, доколе тот не признался.

   — Уф! — и Адриан почувствовал, как волна холодного пота обдала спину. «Этот нечестивец и на патриарха посягнуть может, — подумал он, — для него не существует освящённых особ».

А архимандрит, словно почуяв, каково он мыслит, стал разговорчивее:

   — Бережёного Бог бережёт, святейший отче. А что ноне делается, ты и сам знаешь. Расстригают священников будто бы за их вину пред государем. Вот ведь и полковых тронули. Враг — он ничего не страшится, его власть, его воля, и что на Страшном суде ему причтётся, и что в геенне огненной гореть будет...

   — Полно тебе стращать, — бормотнул Адриан и перекрестился. Он вспомнил предостережение Головина, вспомнил и россказни других. И мутно стало на душе. Но поворотить назад не посмел, сочтут — струсил-де патриарх.

Меж тем зловещие признаки грядущих казней — столбы с петлями — стали попадаться всё чаще. Их, впрочем, было немного: видно, главное умертвив готовилось на главной же площади Москвы, подобно прежним временам.

Робость мало-помалу входила в душу патриарха. Как же быть? И поворотить назад нельзя, и ехать вперёд опасно. Царь не помедлит оскорбить священную особу патриарха прилюдно. А как тогда быть? Как носить тогда позлащённую патриаршую митру с крестом?

Ворота были распахнуты. Но преображенцы в зелёных мундирах во множестве охраняли их. Сержант придержал патриаршую карету, но, заглянув в окошко, осклабился и смиренно подошёл под благословение. Потом хвастал: «Экая удача, братие, сам патриарх благословил!» За ним стали было подходить и другие стражи, но архимандрит нашёлся: высунул из окошка крест и все стали прикладываться к нему.

Деревянный дворец Петра, более подходивший под название большой избы, был молчалив. Дверца патриаршей кареты распахнулась, двое служек подхватили его под руки, и Адриан кряхтя опустился на землю. Вслед за ним вылез и архимандрит.

   — Государь у себя? — спросил ой у подскочившего капитана.

Повторилась давешняя сцена. Капитан и его наряд не только подошли под благословение, но и приложились к сухонькой патриаршей ручке.

   — Пожалуйте, ваше святейшество, я тотчас доложу, — и капитан петушком исчез в двери. Возвратился он слегка смущённый: — Великий государь Пётр Алексеевич изволят вас ожидать.

Дверь царского кабинета была отворена, как видно, в ожидании гостя. Адриан набрал в грудь воздуху, воздел икону в одной руке и крест в другой и на ватных ногах перешагнул порог.

Пётр развалился в кресле, на коленях у него была книга. Он поднял голову, отложил книгу и поднялся, возвышаясь над патриархом едва ли не на две головы.

   — Что ж, с приездом, коли так. Благослови раба Божьего. С чем явился? А, вижу, вижу. С иконою... «Умягчение злых сердец», стало быть? Это у меня злое сердце, говори! Говори же!

Но язык прирос к гортани. Чувствуя, как жар охватывает лицо, шею, Адриан шагнул вперёд и промямлил:

   — Государь Пётр Алексеевич, смилуйся над заблудшими душами, не плоди сирот и вдов... Не лей христианскую кровь. Христос заповедал человекам милосердствовать, и ты будь милосерд...