С полемическим задором (СИ)

Почему-то Москве нужно, чтобы безусловный авторитет был москвичом, и столица этого добивается: Пушкин уже безусловен, а вот Гоголь эх, жаль, что хохол. Окуджава с Высоцким уже безусловны, а Башлачев с Цоем эх, жаль, что провинциалы. Нобелевский лауреат Б.Л.Пастернак уже безусловен, а Шолохов с Михаилом Булгаковым эх, жаль, что с югов к нам понаехали. В Москве нет недостатка в литературоведах, москвичам ничего не стоит раздуть москвича или даже использовать талантливого приезжего, как случилось с Венедиктом Ерофеевым. Изменник же города Москвы, вроде этого несчастного Ю. Казакова, вообще не заслуживает снисхождения. Уж если москвичи так любят своих, и так к ним привязаны, и они все у них первостатейные художники, отчего бы не вспомнить, что москвичу А.Вознесенскому первую книжку удалось издать во Владимире: редакторы там оказались поумнее, подемократичнее, без стадных инстинктов и не столь нивелированные массовой пропагандой: издали Вознесенского, и хоть бы хны. Прав Л.Н.Толстой: когда людей в одном месте собрано много, здравого смысла, гармонии и правды искать бесполезно.

Мне обидно за Дмитрия Васильевича Григоровича, который, как известно, тоже учился в инженерном училище и дружил с Достоевским. Мне сейчас не важно, кто у кого перенимал опыт. Очень может быть, что как раз гармоничный, спокойный, барственный и умный Григорович повлиял на Достоевского, потому что, читая «Село Степанчиково» или «Дядюшкин сон», не можешь отделаться от убеждения, что эти произведения хорошо построены, взвешенно, точно и логично написаны, лексические средства в них отобраны, а сами эти повести созданы по канонам жанра: сюжетны, воздействуют, целостно впечатляют, имея завязку, развязку и кульминацию. И я убежден на все сто, что именно спокойный, ясный Дмитрий Васильевич так повлиял на Федора Михайловича, что, после расхристанных «Бедных людей» и «Неточки Незвановой», тот взял себя в руки и написал взвешенно.

Мне обидно за Дмитрия Васильевича, потому что его друга и товарища издают миллионными тиражами и собраниями сочинений, а у Григоровича как уставились печатать этого «Гуттаперчевого мальчика» в народной серии, так и остановиться не могут. Того самого Григоровича, у которого множество совершенно потрясающих романов и повестей, помимо и кроме бесподобного «Антона Горемыки». Вы читали хотя бы одно собрание сочинений прозаика и искусствоведа Дмитрия Васильевича Григоровича в советское и в новейшее демократическое время? Я – нет. По-моему, собраниями его издавали только до Октября 1917 года, а потом – ни-ни, как отрезало: барин, барин нам не нужен, нам нужен демократ и горожанин. А по мне, нам нужна хорошая литература, которая воздействует, которая просветляет, очищает через катарсис, рассказывает истории в простом, изначальном смысле, еще от «Дафниса и Хлои». Роман должен быть романом; романист должен так рассказать историю, так проследить судьбу героев, чтобы читатель заплакал, умилился, проникся трагедийностью и величественностью бытия и фатума; чтобы, омытый слезами и потрясенный мастерством рассказчика, читатель возвысился сам и полюбил жизнь, автора и его героев. Чтобы впечатление было мощным и светлым - как от романа Д.В.Григоровича «Рыбаки». Как от романа М. А.Шолохова «Тихий Дон». Как от романа негритянского автора Эрнеста Дж. Гейнса «И сошлись старики». Как от романа филиппинца Никомедеса Хоакина «The woman who had two navels». Потому что, когда тебе рассказывают историю и рассказывают талантливо, ты сперва входишь в положение фигур, въезжаешь в сюжет и в суть конфликта, разбираешься во взаимоотношениях героев, различаешь холмы, горы, реки, погоду и какие горят костры, - и вот, уже внутри всего этого, пробираешься к финишу и, потрясенный, как всё сошлось и разрешилось, перемогая навернувшиеся слезы, закрываешь книгу.

А что такое, например, роман «Подросток»? Это что, роман? Я не раз слышал от знатоков-литературоведов, что это самый выверенный, взвешенный и продуманный роман Достоевского, что Версилов… что Подросток… ну и т.д. Ребята: отродясь ничего скучнее не читал: одни какие-то невнятные, сумбурные разговоры, действие топчется на месте, этот «связной» герой без толку мечется между персонажами, обсуждая какие-то сплетни и слухи, фигуры картонные, пространство – комнатное, а может, помянуть того же Цоя, «за шкафом». Сразу ясно только одно: что Достоевский, как 99 процентов нынешних авторов, начал писать со случайной фразы и дальше как бог на душу положит и куда кривая вывезет. Деньги нужны, гонорар, а гонорар зависит от листажа, а листаж хорошо наматывается диалогами и разговором. Его не интересовало воздействовать на читателя, он спешил, он успешный автор и предполагал, что обскачет по всем статьям этого бесстрастного и словно бы неживого барича Митю, который, под его влиянием, обучился-таки писать физиологические очерки (да и в них-то одна барственность и брезгливая наблюдательность, одни французы, Бальзак, Сю и Гюго).