С привкусом пепла

– Я бы перекусил, – подтвердил Зотов, хотя его немножко мутило от окружающей чистоты. Ну это ничего, пустяки, война живо от брезгливости отучает, у нее закон один – ни за что не упускай возможность брюхо набить. Следующая может не скоро придти.

– Думал откажитесь. На те вот, объедайте, – Трофим грохнул на стол покрытый коркой жира чугун вареной картошки в мундире. Рядом поставил туесок с горстью крупной, грязноватой соли.–На соль не налегайте, последняя.

Картошка была еще теплая, приторно-сладковатая, примороженая. Вкус напомнил о детстве. Измученная работой, рано постаревшая мать поставит картохи на всю ораву, кто успел, тот поел. С ложечки никого не кормила, не уговаривала и не сюсюкала. Это сейчас моду взяли. Сама сядет в сторонке, концом платка слезы утрет, к еде не притронется. Чем жила, непонятно, но четверых на ноги подняла.

– Баню вчера топил, еще теплая, – буркнул Трофим. – Воды много не лить, она сама себя не наносит.

– Идем, я провожу, – Анна поднялась, расстегивая душегрейку.

– Вместе? – ужаснулся Зотов. Мысли смешались. Как-то очень уж неожиданно вышло.

– Голой бабы не видел? – хохотнул проклятый Трофим.

– За невинность не беспокойся, – фыркнула Анна.

– Я и не беспокоюсь, – растерявшийся Зотов вышел за ней. Ночь набрякла яркими звездами, туман загустел, липкими, холодными пальцами заползая в ворот и рукава. Баня, низкая, словно приплющенная, стояла за домом. Анна первой зашла в жаркую темноту, держа лампу на вытянутой руке. Пахло мылом, березовыми вениками, дымом и смолистой щепой. В углу раскорячилась кирпичная печь с каменкой и железным, пятиведерным котлом.

– Холодянки возьми, у порога стоит, – сказала Анна.

Зотов нашарил в потемках бок покрытого холодной испариной жестяного ведра. Рядом второе. Подхватил оба и вошел в прогретое, залитое тусклым светом, нутро. Тактично покашлял и отвернулся, брякнув ведра у входа. Чертова девка успела раздеться. В полутьме вызывающе белели большие, чуть отвисшие груди, с крупными, налитыми сосками, плавно переходя в округлый животик с мягкими складками, смыкаясь пышными бедрами с треугольником курчавых волос. Крепкие, полноватые ноги с маленькими ступнями крепко стояли на дощатом полу. Зотов утробно сглотнул.

– Сам разденешься или помочь? – бесстыдно улыбнулась Анна.

– Сам, – буркнул Зотов, с трудом оторвавшись от созерцания прелестей. Стеснительным никогда особо не был, а тут, как отрубило. Он повернулся и через голову стянул пропотевшую рубаху. Позади загремел ушат, полилась вода. Зотов понял, что пропал окончательно, снимая галифе и исподнее. В бане, голый, с вражеским агентом. Узнают, не отбрехаешься. Хотя… скажу вербовал. Вербовка в бане самая верная…

– Жаль пару нет, – вздохнула Анна. – Страсть люблю париться, мамка-покойница приучила, на полок засунет, ковшик поддаст, ух, уши горят, дышать нечем, мы с сестренкой визжим, а мамка как ледяной водой хлобыстнет, аж сердце замрет, благодать! Любишь париться-то?

– А кто не любит? – Зотов повернулся, прикрывая срам левой рукой.

– Давай намылю, – Анна подступила с мочалом, глазенки по-бесовски блестели во тьме.

Зотов вздохнул и поспешно повернулся. На плечи полилась теплая вода. Он почувствовал легкое прикосновение.

– Шрамов-то сколько.

– В детствес велосипеда упал, – хмыкнул Зотов.

– Я так и подумала, – по спине, разгоняя мурашки, поползла намыленная мочалка. Зотов задрожал под нежной рукой. – Чего пугливый такой?

– Щекотно.

– Буду поосторожней, – к спине прижалась большая, мягкая грудь, твердые соски заскользили ниже лопаток. Зотов напрягся, ощущая затылком горячее, сбивчивое дыхание.

– Боец Ерохина!

– Да, товарищ командир, – намыленная рука скользнула с плеча на живот и ниже. Зотов закусил губу и резко развернулся. Анька в полутьме была красивая и манящая, стояла, подняв голову и подставив горячие губы. Зотов склонился и нырнул в нежную, горячую, влажную глубину. На войне все молниеносно: симпатия, дружба, любовь. Потому что хочется жить. И все мимолетно. Потому что не хочется умирать....

Из бани явились притихшие, довольные и очень уставшие. Трофим понимающе хмыкнул, неуместных вопросов не задавал. Спать положил в соседней комнате на продавленный, в подозрительных пятнах, диван. Легли одетыми, затолкав в ноги шерстяное одеяло, пропахшее мышами и застарелой мочей. На часах без пятнадцати два. Анька прижалась вплотную, положила голову на грудь. Зотов вдыхал аромат ее волос, пахнущих баней и мылом. Успокаивающий запах, родной. Он был спокоен и счастлив. Умиротворен впервые за несколько месяцев. Она молчала. Он тоже молчал. Им не нужны были слова. В сторожке, затерянной в брянских лесах, были он и она. И война была так далеко…