С сердцем не в ладу

Франк вернулся к столу с блюдом овощей, зеленой фасоли. Вся эта сцена запечатлелась в моей памяти, потому что она вдруг, в одно мгновение, приобрела какую-то странную напряженность. Жильберта была очень взволнованна, я это ясно видел, но не понимал, что означает ее взгляд. Этот взгляд должен был подсказать мне что-то, но что именно, мне не удавалось понять. В нем таился какой-то намек… Я готов был уже протянуть свою руку к ее руке. Но тут Франк поднес ко мне блюдо, и я быстро положил фасоли себе на тарелку. Он удалился, бесшумно ступая, что уже начинало, выводить меня из себя.

— Жильберта… Вы имели в виду только моего дядю, когда говорили о чужих страданиях… Или же думали… и о себе?

— Оставим этот разговор, — устало ответила Жильберта. — Я знаю, о чем говорю.

— Значит, я был бессердечным. Естественно, я был также и корыстолюбивым?

— Возможно…

— Я был… Договаривайте же, я был настоящим чудовищем?..

— Я очень долго отказывалась в это поверить… А потом… вдруг… я поняла…

Ее глаза заблестели еще больше… Это была ее манера плакать, без слез. Она словно всматривалась во что-то невидимое за моей спиной… В картины прошлого…

— Жильберта!

Мой голос словно пробудил ее ото сна. Она посмотрела на меня так, будто я откуда-то внезапно возник, и на губах у нее промелькнула уже хорошо знакомая мне грустная улыбка.

— Я это говорила для самой себя, — произнесла она и, тут же спохватившись, поправилась: — Вы, вы совсем другой… Вы изменились… Поверьте мне… Не вникайте во все это!

Франк кашлянул и быстро убрал тарелки. Жильберта поднялась. Я тотчас же последовал ее примеру. Понятно, я не собирался дать ей уйти после этих загадочных слов.

— Я не буду десерта, — сказала она.

— Хорошо, мадам.

— Я тоже.

Франк нахмурился. По всей вероятности, он хотел призвать меня к порядку, но я не намерен был повиноваться ему. Властным тоном, с тем высокомерием, которое он советовал выставлять напоказ, я приказал:

— Кофе в гостиную, и побыстрее.

— Слушаюсь.

Я решительно взял Жильберту за локоть и подвел ее к роялю.

— Я хотел бы, — произнес я, — сказать вам, что весьма сожалею. Я не враг вам, Жильберта. Вы потом мне расскажете, что вам пришлось вынести из-за меня… Обещаете? Теперь же доставьте мне удовольствие… Согласитесь сыграть со мной что-нибудь по своему выбору… В знак примирения.

Она живо высвободила свою руку.

— В знак перемирия, если предпочитаете, — добавил я.

Мы стояли друг против друга возле рояля. Она все еще не соглашалась, и, несмотря на румяна, было видно, как она бледна. А я в эту минуту думал: «Никуда ты не денешься, моя милая. Тебе уже хочется уступить. Ты такая же, как и все, ты готова выложить мне всю свою жизнь». Франк с подносом в руках прошел через столовую. Она наконец решилась, села на табурет и взяла несколько аккордов, небрежно, словно желая доказать Франку, что играет по собственной воле и ради собственного удовольствия. Потом указала мне на концерт Мендельсона.

— Вы так любите его! — прошептала она.

— Тут дело не в моих вкусах, а в ваших, — возразил я.

— Тогда уж скорее концерт Брамса.

Я ждал, что буду разочарован. Так и случилось. У Жильберты была неплохая техника. Она играла по нотам, не делая серьезных ошибок. Но игра ее была лишена виртуозности, гибкости, чувства внутреннего ритма. Она мешала мне. Подстраиваясь к ней, я испортил эту вещь, всю сотканную из порывов, восторга, чуть ли не импровизации. Музыка не жила в ее душе, не горела в ней жарким пламенем любви. Она любила ее, но любила холодным разумом, а не всем своим существом, и я почувствовал себя жестоко обманутым. Я властно исполнил короткие соло и остановился.

— Наверное, хватит? — спросила она.

— Нет. Просто я немного устал.

— Не лгите… Я стала неважно играть. Мне бы следовало больше заниматься.

Я принес ей чашку кофе.

— Это нетрудно, — заверил я ее, стараясь говорить веселым голосом. — Мы будем заниматься вместе.

— Теперь я уже не посмею.

— Ну что вы!

— О, я не строю себе никаких иллюзий! Сыграйте что-нибудь один… только для меня.

Она улыбнулась и снова стала загадочной.

— Это будет впервые, — добавила она.

Я исполнил для нее «Девушку с волосами цвета льна» Дебюсси, без какой-либо слащавости, отстраненно, весь отдаваясь мечтам и колдовским чарам. Удивительная скрипка брала за душу, как только я прикасался к ее струнам. Звуки лились с неба или рождались в воздухе, где-то между нами — так возникают облака в голубом небе. Я не терял Жильберту из виду. И голубизну ее глаз затуманило легкое облачко, словно еле заметная дымка печали медленно опускалась на ее лицо, и оно оцепенело от непонятного страха. Она осторожно поставила чашку на рояль и крепко сжала руки. Я кончил играть. Я был счастлив, что сумел вызвать такое волнение.

— Уходите! — прошептала она. — Умоляю вас, уходите!

Ошеломленный, я смотрел на нее, ничего не понимая. Нет, вернее, я понял, но это было так внезапно, так неожиданно… Франк сказал правду, Жильберта по-прежнему любила меня.

— Жильберта!

— Замолчите… Вы встали на опасный путь.

— Вы все еще боитесь меня?