С тобой? Никогда!

— Нет. — Ярик отчаянно тряс головой.

Локон темных волос, свисающий с потного лба, почти коснулся моего лица.

— Я так в тебе ошиблась… — Произнесла, закрывая глаза. — Дурочка! Так сильно ошиблась. Ты стыдился меня. А мне теперь стыдно за тебя. Повелся на чужое мнение…

Я слышала, как отчаянно громко бьется его сердце.

— Дашка, — его запах окутал меня жарким одеялом, от его тепла закружилась голова, — Дашка, я идиот. — Пробормотал, нежно касаясь пальцами моего виска и щеки. — Сразу не понял. Я ж без тебя не смогу. Даш…

Он разомкнул губы, чтобы глотнуть воздуха, и я открыла веки.

— Иди своей дорогой, Ярослав. Нам больше не по пути. — Толкнула его изо всех сил, дернула на себя тяжелую дверь и помчалась вверх по лестнице. — Уходи!

Конечно, он бросился за мной. Я слышала его тяжелые шаги в полутьме подъезда. Бежала, почти не разбирая пути, запинаясь, падая и поднимаясь вновь.

— Дашка! Даш, пожалуйста! Даш! Ты же знаешь, что ты мне всегда нравилась!

— Я нравилась тебе так сильно, что ты не был способен признаться в этом своим ничтожным друзьям!

— Я прямо сейчас всем скажу. Остановись!

— Ты даже отцу не можешь признаться, чего на самом деле хочешь!

Мы пробегали пролет за пролетом. Я хваталась дрожащими пальцами за перила и подтягивалась, чтобы подниматься еще быстрее. Воздух обжигал сухое горло, пульс стучал в ушах барабанной дробью.

— Дашка, я ведь тебя люблю!

Это ничего не меняло. Нет.

— Никогда не поверю… — Непослушные пальцы обронили ключи.

Я присела, нащупала их, судорожно вставила в замочную скважину и повернула.

— Люблю… — Ярик схватил меня за локоть, лихорадочно потянул на себя.

— Так не любят. — Вцепилась в дверь, дернула ее на себя.

— Подожди, — не сдавался он.

Обернулась. В его глазах застыли слезы. Кажется, парень готов был встать на колени. Но этим, увы, нельзя было ничего исправить. Слишком поздно.

— От-пус-ти! — Вырвавшись из его объятий, вбежала в квартиру.

— Даша! — Осталось по ту сторону двери.

— Знаешь, кем я тебя считаю? — Прокричала. — Жалким неудачником! Трусом! Вот ты кто. Иди, смейся со своими друзьями надо мной и дальше. — Ударила ладонями по дверному полотну. — Ненавижу тебя! Уходи! Не хочу тебя больше видеть! — Осела на пол и дала волю слезам. — Больше никогда… — Они катились горячими ручейками, попадая в рот и щекоча шею. — Никогда!

— Что такое? Что случилось? — Спросила сонным голосом бабуля, включая свет в прихожей.

Ярик колотил в дверь, а я сидела на полу, среди обуви, и продолжала держаться одной рукой за дверную ручку.

— Открой! — Слышалось снаружи.

— Уходи! — Сорвалось с моих губ. Вышло как-то горько и устало. — Навсегда…

— Да что ж стряслось? — Это бабушка.

Она присела рядом со мной. Я принялась мотать головой, чтобы она не смела открывать ему дверь.

— Девочка моя… — Бабуля стирала шершавыми ладонями слезы с моих щек, но те упрямо катились вновь с еще большей силой.

— Уходи, уходи, — жалобно и тихо повторяла я, не в силах произнести ничего другого.

И продолжала это делать, даже когда стук прекратился.

— Всё, милая, всё. Уже всё. Он ушел.

— Прости. — Высвободившись из бабулиных объятий, встала и поплелась в свою комнату.

Сорвала с себя несчастное платье, дурацкие колготки, достала из волос заколки и швырнула на стол. А потом пластом рухнула на кровать. Кажется, за стеной опять ругались. Я спрятала голову под подушку. Стало тихо. В этот момент я поклялась себе больше никогда ни в кого не влюбляться.

Ни-ког-да.

11

На следующий день я проснулась от того, что горело всё тело.

Мой организм отказывался принимать случившееся, видимо, поэтому у меня поднялась высокая температура. Я лежала, ощущая полную безнадежность своего положения. И мне хотелось, чтобы недуг не кончался, и тогда можно было бы никогда не вставать с постели и не возвращаться в обычную жизнь.

Бабушка очень переживала. Она хлопотала вокруг меня, недоумевая, чем же таким я заболела. Подавала лекарства, советовалась с врачами, варила бульон и чай, от которых я неизменно отказывалась, и протирала мокрым полотенцем мой лоб.

Доктор, дважды приходивший на вызов, сетовал на респираторную инфекцию, хотя ни насморка, ни першения в горле не было. Я просто лежала с высоченной температурой и отказывалась реагировать на внешний мир. Один сплошной недостаток — вот кем я себя тогда считала. А еще посмешищем. И ни о чем другом думать не могла.

Единственное, на что откликалось мое сердце — это раздающиеся время от времени телефонные звонки. Каждый раз оно замирало, когда бабуля подходила к аппарату. Каждый раз оно почему-то глупо надеялось, что это он. Но всякий раз оказывалось, что это кто-то другой.

Больно…

Если ты стройная и красивая, гораздо легче переживать, что тебя предали. Гораздо легче быть нелюбимой. А если твои необъятные телеса свешиваются со стула, когда ты садишься, то ты изгой. Люди предпочитают не смотреть на тебя. А если смотрят, то брезгливо. Кто-то смеется. Общество реагирует по-разному, но почти всегда негативно. Толстый равно плохой. Почему? Кто это придумал?

И отчего мне тоже не все равно, что обо мне подумают?

Больно…