С точки зрения Ганнибала. Пунические войны

Вместе с пленными, которые явились своего рода «посланцами доброй воли» карфагенян, в Рим прибыл Карталон (Карфалон), знатный карфагенянин — полномочный представитель Ганнибала. Если бы римляне согласились на переговоры, Карталону поручено было изложить предлагаемые условия. Однако к нему были высланы ликторы с сообщением: пусть Карталон как враг до ночи покинет землю Рима. Никаких переговоров не будет.

Ганнибал действительно считал, что война закончилась и что он как победитель может диктовать условия побежденным. Однако этого не произошло, и Ганнибал фактически увяз в Италии.

По некоторым версиям, Ганнибал не решился двинуться против непосредственно Рима потому, что армия его была ослаблена множеством битв, а из Карфагена не поступало подкреплений. Родное правительство не присылало своему великому полководцу ни солдат, ни денег, оно не поддерживало его и флотом. В карфагенском сенате заседало слишком много противников Баркидов, которым ни к чему было усиление их авторитета и влияния.

Таким образом, согласно этой версии, в полной мере «воспользоваться своей победой», одержанной при Каннах, Ганнибалу помешали политические враги дома[110].

Еще одно соображение: решиться на штурм такой сильной крепости, как Рим, — это фактически пойти ва-банк. Если штурм окажется неудачным (а некоторые исследователи не без оснований полагают, что «штурмовать города Ганнибал не умел»), то это одним махом уничтожит все победы и достижения карфагенян в Италии. На такой риск Ганнибал пойти не мог. Рисковать он умел, но, с другой стороны, всегда имел наготове план «Б». Если такого плана не было, Ганнибал отступал.

Поэтому вместо штурма главной цитадели он продолжил свою подрывную деятельность среди италийских союзников Рима, склоняя их по очереди на свою сторону.

Существует, правда, и прямо противоположная точка зрения на события: не-использование победы при Каннах рассматривается как фатальная ошибка Ганнибала, которому следовало бы не давать врагу опомниться и наносить удар за ударом, пока тот не сломается. А так Ганнибал не только подстраховался сам, но и римлянам дал время собраться и залечить раны[111].

Новый диктатор Марк Юний Пера при полной поддержке своего начальника конницы Тиберия Семпрония Гракха начал очередную мобилизацию. Призывали уже семнадцатилетних юношей, но свободных граждан все равно не хватало. Поэтому пошли на крайние меры: у граждан выкупили подходящих по возрасту и физическому состоянию рабов и вооружили их за государственный счет (что, собственно, как говорит Ливий, и привело к истощению казны). Новое римское войско, сформированное таким образом, состояло из четырех легионов и еще тысячи конников — из числа союзников Рима.

Ганнибал уже понял, что война не окончена, и в первый раз за все это время разделил свою армию на две части. Магон, брат Ганнибала, с меньшим войском двинулся на юг, к тем римским союзникам, которые не прочь были найти себе другого покровителя и отложиться от союза с Римом: это были оски, жители Бруттия. По словам Тита Ливия, то было одно из тяжелейших для Рима последствий поражения при Каннах: «Союзники, до сих пор незыблемо верные, начали колебаться — утратили веру в мощь Рима».

Заодно Магону поручено было прибрать к рукам греческие города, разбросанные вдоль побережья, а после этого — вернуться в Карфаген и отчитаться там о проделанной работе.

Магон прибыл на родину на исходе 216 года до н. э. Трудно переоценить впечатление, которое произвело его появление в Карфагене и особенно в Сенате. Несколько лет карфагенские правители довольствовались слухами, которые доходили до них по случаю. Несомненно, они обсуждали ход войны, но достоверных сведений из первых рук не имели. И вот является Магон, с ним — Карталон, побывавший в самом Риме (правда, не допущенный в римский Сенат). Они приносят корзины, доверху наполненные золотыми кольцами, снятыми с пальцев убитых римских всадников. Магон добавил, что такие украшения носят только знатные римляне; если столько полегло знатных — то трудно даже вообразить количество погибших простолюдинов!

Эффектный жест произвел впечатление на сенаторов, и Магон поспешил развить успех; ему требовались деньги, чтобы брат мог продолжать войну, коль скоро римляне, даже после тяжелейшего поражения, отказались ее закончить.

«Главный смысл его речи, — сообщает Ливий, — был в том, что чем ближе конец войны, тем большая помощь требуется Ганнибалу: он воюет вдали от родины, на чужой земле, окружен врагами; тратится столько хлеба, столько денег; в стольких сражениях уничтожены вражеские войска, но ведь каждая победа уменьшала и карфагенское войско; надо послать пополнение, надо послать хлеба и денег на жалованье солдатам, так хорошо послужившим Карфагену».

В карфагенском сенате до сих пор чугунным седалищем заседал враг Ганнибала — Ганнон. Он, естественно, не упустил случая вылить на разгоряченные головы Баркидов пару ведер холодной воды.