С царем и без царя

Ответом на такие тяжелые разочарования в людях была чисто христианская незлобивость императрицы, говорившей: «Мы не должны винить ни русский народ, ни солдат — они обмануты».

Не упустил случая проявить себя и камергер двора Его Величества М. В. Родзянко, который по непонятной причине до сих пор многими считается монархистом: он предложил государыне выехать из дворца с больными детьми. «Когда дом горит, все выносят», — ответил он на возражение императрицы, что выезд в настоящую минуту грозит гибелью детям. Но самой глубокой драмой государыни в эти трагические дни было отсутствие связи с государем, о котором она ровно никаких сведений не имела.

Последний проведенный мною с государем день (воскресенье 5 марта) начался с выходки за утренним чаем одного из лиц свиты, пользовавшегося особым расположением к нему Его Величества: когда государь еще сидел за столом и разговаривал, он обратился к нему с просьбой разрешить ему встать из-за стола, т.к. ему нужно идти к новому начальству. Государь ничего не ответил, кивнул головой и многозначительно посмотрел на меня.

В этот день на завтраке у государя присутствовали его матушка императрица Мария Федоровна, великие князья Борис Владимирович, Александр Михайлович, Сергей Михайлович, принц Александр Петрович Ольденбургский, свита государя и прибывшие с императрицей. Один из последних сказал мне: «Как ты можешь проситься ехать в поезде с императрицей? Во-первых, мы сегодня не уезжаем, а во-вторых, твое присутствие в поезде императрицы может представлять для нее большой риск». На это я возразил, что, раз императрица сегодня не уезжает, вопрос отпадает сам собою. Тут же ко мне подошел страшно взволнованный принц А. П. Ольденбургский со словами: «Вы должны просить генерала Алексеева дать вам назначение в строй на фронт, чтобы вы этим могли искупить свою вину».

Принц Ольденбургский, знавший меня с детства, всегда относился ко мне очень хорошо, как-то даже предлагал мне должность заведующего его двором и делами. На мой вопрос, какую именно вину я должен искупить, принц (которого добродушно называли сумбур-пашой) ответил, что все считают одной из главных причин революции мое влияние на государя. Разубеждать принца я не стал, видя, что он, как и большинство, еще не отрезвел от революционного угара; обращаться же с какими бы то ни было просьбами к Алексееву считал совершенно излишним, выслушав накануне его взгляд о необходимости включить меня в число одной из жертв революции.

После завтрака ко мне пришел полковник генерального штаба, заведовавший военными сообщениями Ставки, и спросил, когда и куда я хочу ехать. Я ответил, что хочу ехать в направлении своего пензенского имения, находящегося в пределах Казанского военного округа, и желал бы отправиться только тогда, когда буду иметь предписание начальника штаба Верховного главнокомандующего.

После целого ряда телефонных и других переговоров я пошел к генералу Алексееву сообщить о своем решении ехать, добавив, что мой отъезд может состояться не иначе как с предписанием в кармане, на что получил ответ, что оно уже готово. Выходя от генерала Алексеева, я его получил. Подписано оно было генералами Клембовским и Кондзеровским.

В воскресенье 5 марта в 6 часов вечера я последний раз в жизни видел своего государя. Я зашел к нему проститься. Принял он меня в своем кабинете. Государь был на вид очень расстроен. Он обнял меня и в самых сердечных выражениях еще раз высказал свое сожаление по поводу того, что ввиду сложившихся обстоятельств ему приходится со мною расстаться. Во время нашего разговора я обратился к Его Величеству с вопросом, с которым и раньше обращался, — отчего он так упорно не соглашался на некоторые уступки, которые, быть может, несколько месяцев тому назад могли бы устранить события этих дней?