С царем и без царя

На тверской гауптвахте места для меня не оказалось, и меня повезли в кремлевскую, где я расстался со штабс-капитаном Солодовниковым. В кремлевской гауптвахте для арестованных было отведено помещение, в которое меня повели по дворам дворца. Каково было мое изумление, когда я увидел, что помещением для арестованных служит моя бывшая квартира дворцового коменданта в кавалерском доме. У дверей, рядом с часовым, оказался придворный лакей, который состоял при этой квартире и почтительно меня приветствовал. Войдя в квартиру (это было около часа дня), я в ней застал московского градоначальника генерала Шебеко, его помощников — полковника Назанского и моего бывшего подчиненного Тимофеева, жандармского генерала Крюкова и еще несколько лиц администрации, арестованных в Москве. По прошествии часа за мною приехал комендантский плац-адъютант, тучный ротмистр, который объявил, что меня приказано везти на другую гауптвахту.

9

День в Москве.

Мы сели в автомобиль и поехали в Анастасьевский переулок, в дом, где помещалась ссудная казна. Во дворе оказалась гауптвахта. Я был единственным арестованным. Было уже 4 часа дня, а я со вчерашнего дня ничего не ел. Пришлось обратиться к караульному начальнику, поляку. Капитан оказался очень любезным и немедленно распорядился, чтобы мне принесли обед из ближайшей кухмистерской. Бывший с ним в карауле младший офицер роты зашел ко мне и предложил почитать газеты.

Не успел я кончить обеда, как приехала комиссия, состоявшая из военного юриста (генерала), военного врача и нескольких господ в штатском. Они были украшены красными розетками с длинными лентами. Войдя в мое помещение, комиссия расселась и объявила, что по поручению командующего войсками должна произвести мне допрос. Руководителем комиссии был давно не стригший волос военный врач, как у нас в корпусе называли, мохноногий господин. Он все время подсказывал генералу-юристу те пункты, которые, по его словам, необходимо было выяснить для общественного мнения; вынимая от времени до времени из кармана газету, он из нее черпал данные для своих вопросов. Дело заключалось в том, что, по мысли возникших общественных организаций Москвы, необходимо было путем моего допроса выяснить подробности распространенного прессою сообщения, будто бы в момент, когда до сведения Его Величества дошло известие о начавшейся революции, я доложил государю:«Теперь остается одно — открыть немцам минский фронт. Пусть германские войска придут для усмирения этой сволочи». Мне не составило особого труда им объяснить, что в силу создавшейся вокруг государя императора в последние февральские дни обстановки не представлялось ни малейшей возможности сообщить в прессу результаты какого бы то ни было совещания; в те дни совещания вообще никакого не было; а если бы даже таковое и состоялось, то происходило бы оно без свидетелей: следовательно, все, выдаваемое газетами публике за достоверные сведения, было не чем иным, как очередной клеветою.

Почувствовав, что после моего объяснения неловко продолжать разыгрывать комедию обвинения в несуществовавших преступлениях, члены комиссии стали постепенно исчезать, так что заканчивали мой допрос генерал-юрист и один молодой человек, назвавшийся товарищем прокурора; он вел журнал и попросил меня его подписать.

На смену с апломбом вошедшей и скромно удалившейся комиссии появился господин с портфелем. «Что вам угодно?» — спросил я его. Он мне отрекомендовался следователем по чрезвычайно важным делам, получившим от министра юстиции предписание объявить мне причину моего ареста, которая согласно закону должна быть сообщена арестованному в течение первых 24 часов. По его словам, основанием для ареста оказалась статья 126-я Уголовного уложения. На мой вопрос о содержании этой статьи следователь со сконфуженным видом заявил, что она касается лиц, обвиняемых в действиях, имеющих целью ниспровержение существующего строя. Посмотрев на него, я с улыбкою спросил, не ошибся ли он в выборе статьи, так как эту, казалось бы, скорее я мог применить к нему, чем он ко мне. На это он растерянно ответил, что по службе иногда приходится поступать против своего желания.

Впоследствии мне удалось узнать фамилию господина с портфелем. Это был В. В. Соколов, исполнявший предписание министра юстиции, переданное ему Чебышевым, прокурором московской судебной палаты. С наступлением революции Чебышев направил свой юридический опыт на выискивание, в угоду восходившей тогда звезде — А. Ф. Керенскому, данных для обвинения слуг того самого строя, с которым была связана его карьера.