С царем и без царя

Дней через семь после первого посещения моей камеры чинами очередного караула ко мне вошли со словами «обыск, обыск» менее агрессивно настроенные, но все-таки держа ружья наперевес караульные того дня. Скинув с себя халат и рубашку, я пошел к ним навстречу со словами «ищи». Озадаченные, они опустили ружья и стали потихоньку один за другим выходить из камеры.

Через два дня после моего прибытия в Трубецкой бастион моей жене удалось получить разрешение на одно свидание со мною, происходившее без прокурорского надзора; но после этого всякий доступ ко мне был совершенно прекращен. Не думаю, чтобы я составлял исключение: вероятно, это запрещение распространялось на всех арестованных.

В одну из пятниц мне было объявлено, что я должен идти на прием. Меня провели в комнату, устроенную для следователей, приезжавших допрашивать преступников старого режима. Тут же раз в неделю был прием близких родственников — не более одного посетителя на каждого арестованного. В назначенной для приема комнате стоял длинный стол, на одном конце которого сидела жена, на другом пустой стул был оставлен для меня; рядом со мною сидел офицер, наблюдавший за нами, а рядом с женою — товарищ прокурора; напротив разместились два представителя от нижних чинов — один от наблюдательной команды, а другой от караула, с винтовкой. Разговор не мог продолжаться более десяти минут; темами для разговоров не должны были служить никакие вопросы политики, и ни одного слова нельзя было произносить ни на каком языке, кроме русского. Эти условия свидания совершенно парализовали возможность иносказательного обмена мыслями по интересовавшим нас вопросам; но, конечно, через некоторое время у нас установился условный способ обмена мнениями. Однажды моя жена имела неосторожность сказать, что арестован великий князь Павел Александрович, на что я ответил, что не вижу смысла в этом аресте. Через несколько дней товарищ прокурора заявил, что мое замечание вызвало негодование чинов наблюдательной команды. В действительности таковым был в этот день один матрос Гвардейского экипажа, симпатичный малый, который неоднократно доказывал мне свое искреннее и благожелательное отношение. Не я один не верил в то время заявлениям представителей прокурорского надзора: каждый из нас, заключенных, имел случаи воочию убедиться в том, что тогдашние служители Фемиды частенько удалялись от истины, приписывая солдатским массам требования, никогда ими по нашему адресу не предъявленные, и суждения, никогда не высказанные.

19

Жизнь в Трубецком бастионе.

Непривычная для меня тюремная жизнь скрашивалась неожиданно хорошим отношением большинства солдат, составлявших наблюдательную команду Трубецкого бастиона.

День в тюрьме начинался в 7 часов утра с принесения двумя солдатами чайника с кипятком и дневной порции черного хлеба. Украдкой от товарищей один из них часто вытаскивал и передавал мне спрятанную им газету, указывая глазами на угол камеры, т.е. место, куда она по прочтении должна быть направлена. Ни разу не слышал я ни от кого из солдат ни одного грубого или резкого слова. Объяснением такого факта может служить чрезвычайно для меня счастливое совпадение обстоятельств: оказалось, что из числа чинов наблюдательной команды был один, служивший в Кавалергардском полку вскоре после моего ухода оттуда, другой — сапожник, живший неподалеку от Кавалергардского полка и работавший на офицеров, а третий — отбывавший службу в Конно-гренадерском полку в бытность мою командиром лейб-гвардии Гусарского полка той же дивизии.

В первой переданной мне с таинственным выражением лица газете я прочел: «12 марта Временное правительство постановило смертную казнь отменить». Извещение это было помещено за подписью управляющего делами Временного правительства Влад. Набокова (убитого в Берлине при спасении жизни своего учителя П. Н. Милюкова). Трогательно было со стороны солдата желание порадовать известием об отмене смертной казни того, кто, судя по зажигательным речам Керенского и его присных, должен был считаться тягчайшим государственным преступником против народа. Из той же газеты я узнал, что 25 марта, в день Благовещения, в петроградской синагоге совершено было торжественное богослужение по случаю получения евреями из рук русского народа свободы. Сообщение это мне показало, что евреи уже не стали стесняться открыто признавать полученные ими от революции блага. Впечатление мое впоследствии подтвердилось: в 1923 году в Англии главный раввин публично возносил моление за продление в России иудо-большевистской власти.

Председателем учрежденной по распоряжению премьер-министра князя Львова чрезвычайной следственной комиссии для расследования противозаконных действий бывших министров, главноуправляющих и прочих должностных лиц был назначен присяжный поверенный Н. К. Муравьев, а наблюдение за комиссией было возложено на министра юстиции присяжного поверенного А. Ф. Керенского.