С царем и без царя

В течение марта и в начале апреля в мою камеру время от времени входил Муравьев, иногда в сопровождении одного или нескольких своих сотрудников; он мне задавал вопросы, обыкновенно касавшиеся бывших приближенных к государю лиц. Мне не составляло ни малейшего труда каждый раз доказывать Муравьеву, что полученные им сведения представляли чистейший вымысел. Настоящего допроса мне еще сделано не было, что, однако, не помешало моим бывшим хорошим знакомым не только поверить, но и дальше распространять слухи, будто бы я на допросе в крепости в угоду тогдашним властителям позволил себе критиковать государя и императрицу.

2 апреля было светлое Христово Воскресение. Никого из арестованных ни на страстной, ни на пасхальной неделе в церковь не пустили: вместо пасхального перезвона узники Петропавловской крепости должны были довольствоваться обычным боем каждые 15 минут башенных часов с курантами, в 12 часов дня исполнявшими «Коль славен наш Господь в Сионе».

После заутрени группа солдат наблюдательной команды пришла в мою камеру с принесенным от себя разговеньем. Трижды пропев «Христос воскресе», они все со мною похристосовались. Руководил этой группой унтер-офицер, который больше в Трубецком бастионе не появлялся. Исчез ли он добровольно или был удален за проявление религиозных чувств — осталось для меня тайной.

В один из пасхальных дней в мою камеру под предлогом смены белья пришел солдат наблюдательной команды — кажется, единственный из бывших чинов нестроевой команды бастиона — и таинственным шепотом сказал мне: «А я вас помню — вы у нас раз были лет десять тому назад». Признаюсь, я из боязни провокации стал этот факт отрицать и сказал, что, вероятно, это был мой однофамилец. В действительности он был прав: 29 января 1907 года я был в числе четырех полковников членом военного суда по делу двух участниц покушения на П. А. Столыпина на Аптекарском острове. Обеим подсудимым — Терентьевой и Климовой — смертная казнь была заменена бессрочными каторжными работами.

Вскоре после Пасхи было опубликовано распоряжение министра юстиции, запрещавшее караульным солдатам, а также разного рода делегатам с фронта посещать Трубецкой бастион. Это распоряжение внесло большое успокоение в жизнь нашей тюрьмы, но мало изменило мое личное настроение: допроса мне не делалось, и неопределенность положения сильно меня угнетала.

20

Постепенный переход власти к большевикам.

Были дни, в которые чувствовалось страшное возбуждение среди чинов наблюдательной команды. Как впоследствии выяснилось, это было время, когда большевики делали попытки свергнуть Временное правительство, т.е. когда массы явно уходили из рук захватчиков власти и шли против всякой организации.

В это время увяла слава Гучкова, не успевши расцвести, и он покинул пост военного министра. Последний акт его государственной мудрости проявился в распоряжении о снятии мундира с полковника Назимова, которому вменялась в вину его якобы дружба с Сухомлиновым и сотрудничество со мною. Оба эти преступления Назимова являлись плодом расстроенного воображения уходившего военного министра, которому почему-то везде мерещились сановники старого режима. К сожалению, мне не удалось видеть Гучкова в дни его славы; видел я его только на одной из ступеней к ней — в начале 1915 года, когда он пожелал со мною повидаться. Из первых же слов я понял, что цель его появления — выяснить мое отношение к тогдашнему военному министру В. А. Сухомлинову.

В это время Гучков считал себя самым компетентным в военных делах человеком, будучи о них осведомляем своими сотрудниками — Поливановым, Гурко и другими, дававшими возможность ему, по образованию совершенно не подготовленному, рисоваться перед публикой своей осведомленностью по техническим военным вопросам. Он с апломбом изложил мне свою беспощадную критику на все, что имело отношение к деятельности его личного врага — В. А. Сухомлинова. Я ему сказал, что мой служебный опыт дает мне право судить о работе военных министров не меньше, чем общественным деятелям.

Как командир полка, я невольно был в курсе проведения в армии целого ряда реформ и имел возможность убедиться в том, что в вопросах организационных и административных В. А. Сухомлинов проявлял большую талантливость. Думаю, что не мог этого не заметить и сам Гучков как один из активных работников в Красном Кресте во время русско-японской войны. Я сказал Гучкову, что из бывших за последние царствования военных министров я считаю графа Милютина и Сухомлинова самыми талантливыми и потому против генерала Сухомлинова ничего делать не стану, на что Гучков ответил, что он теперь перевалил на мою совесть все, что лежало у него на душе. Расставаясь с ним, я никак не думал, что жму руку будущему военному министру России, хотя и недолговечному.