С.У.П.Е.Р.

«До сих пор не верится, что я это сделала, – мелькнуло у нее, когда она увидела хвалебную рецензию и несколько восторженных отзывов. – Сделала. Написала этот роман. Неужели я настоящий писатель? Творец?! Тихо-тихо, не спеши загадывать, ответ еще не пришел. Несмотря на номинации, несмотря на отзывы, несмотря на всеобщий восторг… А может, это написала не я? Ведь кто-то диктовал мне откуда-то – с небес? – вот эти самые строчки: фразы, размышления, диалоги. А я просто послушно записала все, как прилежная ученица. Ведь сейчас нет ни одной толковой мысли в голове. Заставь меня сейчас сесть за письменный стол и написать что-нибудь – я не смогу. У меня совершенно пустая голова. А вдруг моя муза ушла навсегда и я больше никогда не напишу ни строчки?! И будет ли у меня вообще еще возможность писать?»

– Дом! Полусвет! – скомандовала она, и шторки на окнах послушно приняли нужную проницаемость.

Маша выбрала в меню на экране стоящего рядом аватара легкий завтрак.

– СУПЕР рекомендует вам сегодня во второй половине дня для сбалансированного развития полевую тренировку со вторым уровнем сложности, – сказал помощник официальным голосом.

– Полевую? А что, боишься, что я тебе в спарринге последнюю антенну отломаю? – засмеялась Маша. Дурацкие рекомендации аватара немного отвлекали ее от грустных дум.

– Никак нет, – по-военному отозвался помощник.

– Будет тебе полевая, – задумчиво сказала Маша, перестав улыбаться.

Она не могла поступить по-другому. Чтобы подтвердить или опровергнуть Аринины подозрения, надо было все выяснить на месте. И никто, кроме Маши, сделать этого бы сейчас не смог. Поэтому выбора не было. Следовало разобраться окончательно и поставить на этом точку.

– Скажи, mon cher, – проникновенно обратилась она к Аватару, – а приходилось ли тебе когда-нибудь управлять вертолетом?

* * *

Влад пришел немного раньше. Николай Петрович был еще на процедурах.

Влад решил подождать его здесь, в коридоре амбулатории. Сквозь плексигласовые панели палаты было смутно видно, как Исаева-старшего укладывают в ультра-саркофаг, как накрывают прозрачным колпаком.

Отец был отделен сейчас от него всего лишь несколькими тонкими перегородками, а Владу казалось, что он очень далеко от него, такой одинокий во всем мире.

Он попытался взять себя в руки. Никогда раньше он не замечал за собой таких приступов сентиментальности. Может, дело в предстартовом мандраже? Ведь уже завтра… И что он скажет после отцу? Найдет ли, что сказать?

Процедура оказалась недолгой. Уже через пятнадцать минут Николай Петрович выкатывался из палаты на своей колясочке в сопровождении электронного соглядатая.

– О, сынок! Я думал, ты позже приедешь! – Исаев-старший ловко подкатил к большому витражному окну вестибюля.

– Позже у меня дела, – пояснил Влад, приветственно дотрагиваясь до отцовского плеча. – Жизнь кипит.

– Что кипит – очень хорошо! Слушай, давай, наверное, здесь поговорим, мне через полчаса снова на мнемотерапию в этом корпусе, неохота туда-сюда мотаться.

– Давай здесь, конечно! – согласился Влад. – Без проблем!

– Ты вон присядь в кресло или можно…

– Пап, да все нормально, чего ты. Расскажи лучше, как здоровье?

Николай Петрович быстро глянул на сына и отвел взгляд. Некоторое время не отвечал, разглядывая узоры на декор-панелях.

– Эти, – наконец проговорил он, кивая в сторону ординаторской, – убеждают, что регресса нет, что восстановление хоть и очень маленьким темпом, но идет. Но я им не верю.

– Вот еще? – возмущенно произнес Влад. – Что за новости, почему не веришь-то? Они же основываются на данных анализов. Объективных показателей!

– Потому что, сынок, это мое тело. И мои органы. Как они могут лучше меня знать, что там у меня и как? Скажи мне.

– Да ерунда, па, мало ли чего нам иногда кажется. А там все-таки приборы. Их не обманешь.

– Приборы, они да. Не врут. Только вот я уверен, что наблюдать мне эти больничные стены с расписными узорами до самого конца.

– Я тебя совсем не узнаю! – признался Влад, чувствуя в душе нехорошую тяжесть. – Что за упаднические настроения?

– Ты не прав, сынок, это не упадничество. Это просто принятие. Один из этапов, через которые так или иначе проходят все. И в этом нет ничего страшного по большому счету. Если поразмыслить спокойно.

– Раньше ты никогда не позволял себе такие разговоры, – заметил Влад с тревогой.

– Раньше я был здоровым, – хихикнул Николай Петрович. – А тут, кроме как размышлять да в шахматы играть, и делать-то больше нечего. И знаешь, сын, я кое-что только тут понял.

– Что?

– То, что человек глуп. Он не замечает самого главного в своей жизни до того самого момента, когда это главное в его жизни исчезает.

– Так это давно известно, имея – не храним, а потерявши – плачем.

– Я немного не про это. Про, как бы это сказать, состояние какой-то глупой эйфории, что ли? От того, что ты уверен, что так надо. И у тебя есть семья, ребенок, работа… Убеждения есть. И хочется менять этот мир, бороться…

– Разве это плохо? Или неправильно?