С войной не шутят

Абрек покосился на пулеметный ствол и промолчал.

Осетров и икру перенесли на «семьсот одиннадцатый», моторку взяли на короткий поводок, как нашкодившую собаку, и неспешно поплыли вниз.

Капитан-лейтенант Мослаков получил задание совсем неожиданное и необычное — съездить в Москву, в штаб пограничных войск и получить там машину. Пограничников в Баку ободрали как липку — выпустили лишь с личными вещами, все остальное суверенный Азербайджан забрал себе. Забрал бы и сторожевые суда, но по этой части руки у новоиспеченного государства оказались коротки.

Выехал Мослаков в паре с мичманом Овчинниковым — приземистым сибиряком, половину жизни проведшим в Якутии, в разных геологических партиях, на разведке угля и золотоносных песков, а потом вынужденным сменить север на юг: на севере его детям запретили жить врачи, у детишек Овчинникова оказались слабые легкие. Врачи сказали Овчинникову: «Если хотите сохранить детей, немедленно покиньте Якутию». Так Овчинников оказался в Баку.

Устроиться по геологической специальности ему не удалось, и он, имея на руках кроме геологического диплома диплом капитана-механика речного судна, пришел к пограничникам.

Лететь в Москву на самолете оказалось накладно, деньги за это Аэрофлот (или как он теперь называется?), дерет нещадные, на эти деньги запросто можно слетать в Америку, поэтому Мослаков с Овчинниковым решили ехать на поезде, это было в четыре раза дешевле.

Москва ошеломила Мослакова. Она стала иной — незнакомой, чужой. Исчезли красные флаги, вместо них появились красные палатки, из которых сонно глядели разъевшиеся продавцы. Судя по их лицам, голод первопрестольной не грозил. Заводы не работали, мужское население столицы разбилось на две группы: на охранников и торговцев.

Мослаков недовольно пошмыгал носом, поморщился:

— Не ожидал я такого жиротека от столицы. Столько песен было про нее сложено, столько гимнов спето и — на тебе! Тьфу!

Мичман, стоявший рядом, также сплюнул под ноги. Он пока не произнес ни слова. Но это не означало, что он онемел.

— Ладно-ть. Поехали к начальству, — сказал Мослаков. — Там нас и просветят по части «ху есть кто»?

— «Кто есть ху»? — у мичмана наконец прорезался голос.

— Что в лоб, что по лбу — одна шишка. И вообще наших командировочных, дядя Ваня, только на семечки и хватит, — Мослаков закинул на плечо сумку, скомандовал мичману: — За мной!

Встретили их без особого восторга. Единственное, что было хорошо, — по кабинетам не стали гонять, оформили машину без проволочек.

Хмурый, с жестким ртом полковник, вручая бумаги Мослакову, сказал:

— По Москве, капитан, особо не болтайтесь!

— Капитан-лейтенант, — поправил Мослаков.

— Станешь полковником, тогда и будешь поправлять, — полковник оказался человеком нервным, не терпящим возражений. — Понял, капитан?

— Так точно! — Мослаков звонко щелкнул каблуками и вытянулся. А что, собственно, ему оставалось делать?

— Забирайте машину и дуйте отсюда! Чем быстрее — тем лучше. Чтобы ни духа вашего, ни запаха в столице не было!

Вот такой суровый человек попался им в управлении, которому надлежало обеспечивать границу техникой.

И — никаких талонов на кашу и белье, никакого ночлега.

— Ничего, Пашок, в машине переночуем, — успокоил Мослакова мичман.

— Если для этого будут условия.

— Знаешь, когда я в Якутии ездил на рыбалку, то свою «Ниву» за четыре с половиной минуты превращал в настоящий спальный вагон. На три персоны в полный рост.

Машину брали по принципу «дареному коню в зубы не смотрят» — что дадут, за то и надо благодарить. Мослаков думал, что им как военным людям, представителям целой морской бригады, дадут уазик, который они перекрасят в цвет каспийской волны — сталистый, значит, цвет, на бока нашлепнут трехцветные липучки — небольшие российские знамена, и машина будет что надо. Но им вместо уазика дали рафик.

Впрочем, уазик тоже можно было взять — рассыпающийся, старый, с помятыми дверцами и полувыпотрошенным мотором. Мослаков выразительно переглянулся с мичманом, и оба они, дружно, в один голос воскликнули: «Нет!» Ведь этот уазик даже со двора не выгнать. Если только вручную. А дальше как?

Рафик хоть и был потрепан, но все же не настолько. Он прошел всего двенадцать тысяч километров, резина на нем стояла почти новая, протектор был стерт лишь чуть, корпус не украшали царапины и вмятины — зловещие следы дорожных происшествий, бока были на удивление чистые, хоть смотрись в них. И Мослаков с мичманом решили взять рафик.

Прапорщик, выдававший им машину, закряхтел с досадой, почесал налитой салом затылок — видать, хотел пустить этот рафик налево, но астраханские «беженцы» опередили его. «Беженцы» дружно хлопнули руками по корпусу рафика:

— Берем!

Прапорщик вновь закряхтел и поскреб пальцами по тугому красному затылку. В конце концов, понимая, что «беженцы» от своего не откажутся, махнул рукой: