С войной не шутят

Наконец он смог получше рассмотреть девушку. Всякие красотки с обложек модных журналов, дивные топ-модели с ногами-ходулями и роскошными, до пояса волосами не годились ей в подметки. Это была настоящая врубелевская царевна. Длинная шея, персиковые, с легким, золотящимся на солнце пушком, щеки. Глаза такие, что в них можно утонуть — нырнешь и не вынырнешь, во взгляде скрыто нечто такое, что никогда не разгадать — ласковое, зовущее, таинственное. Верхняя губа приподнята вопросительным уголком, словно бы девушка хотела что-то спросить, но не решалась.

Мослаков ошеломленно покрутил головой, подумал, что в другой раз он спрятал бы свои восхищенные чувства куда-нибудь подальше, в самый глухой угол, но только не сейчас.

Девушка оглянулась — услышала непрекращающиеся стенания пенсионера.

— Ради вас я готов уплатить и пятьдесят минимальных окладов, — Мослаков сверкнул белыми зубами. — Не жалко.

Лицо девушки неожиданно смягчилось, в глазах что-то дрогнуло, она улыбнулась Мослакову. Это была его улыбка, она принадлежала ему — не улице, не солнцу, не роскошным иномаркам, проносящимся совсем рядом по шипящему разгоряченному асфальту, а ему. Лично.

Так иногда бывает: между совершенно незнакомыми людьми вдруг что-то пробегает, проносится какая-то электрическая искра, и мир мигом делается иным, и люди становятся иными — делаются красивее, добрее. Пусть это звучит слишком наивно, но это так. Странная невидимая связь, притягивающая людей друг к другу, действительно существует. Девушка наконец тоже рассмотрела человека, стоявшего перед ней. Человек был одет в простые джинсы с белесыми вытертостями на коленях и старую футболку с блеклым застиранным названием, увидела его глаза — надежные мужские глаза, подтянутое лицо с ямочкой на подбородке…

К пресловутым «новым русским» этот человек не относился — не та одежда, нет на шее «голды» — толстой золотой цепи, — нет перстней на пальцах и главное — отсутствует сальная улыбка и выражение вседозволенности в глазах; к «старым русским» он тоже не имел отношения, для этого не вышел ни возрастом, ни партийностью, ни брюзгливостью, он был — кем-то средним между «старыми» и «новыми»… Девушка протянула Мослакову руку:

— Ира!

А Мослаков вдруг засуетился, засмущался, у него совершенно исчезла напористость, позволившая ему выскочить из машины едва ли не на ходу и погнаться за незнакомой девчонкой, — покраснел, вытер пальцы о джинсы и ответно протянул руку девушке.

Она поняла, что неожиданно раскусила этого человека, он сделался ей понятен, как будто они давно были знакомы. Губы Иры дрогнули в смущенной улыбке.

— А по отчеству? — спросил Паша.

— По отчеству не обязательно.

— А по фамилии?

— По фамилии Лушникова.

Мослаков почувствовал, как по лицу его начинает расползаться жар — он не знал, что теперь говорить Ире Лушниковой, как говорить, что сделать, чтобы тоненькая ниточка, протянувшаяся между ними, не оборвалась. Он едва не застонал от досады — не знал, как побороть собственное онемение.

— Ира, вы верите в конец света? — вопрос этот вырвался у него помимо воли.

— Верю. А вы?

— В то, что он произойдет после какого-нибудь затмения солнца, — нет, но в то, что это будет в результате наших различных деяний, — верю. Есть такой академик Никита Моисеев, так он сказал, что если мы будем испытывать наше атомное оружие и дальше, то однажды наступит ядерная ночь. А после нее — ядерная зима. Солнце не взойдет, на земле не вырастет трава…

Мослаков понимал, что он несет чепуху, не это надо говорить, совсем другое, но он не мог остановиться. Если он сейчас остановится, то дальше уже не сможет говорить вообще.

— Бр-р-р, — Ира передернула плечами, — холодно становится от такой перспективы.

— И мне холодно, — Мослаков оглянулся на рафик, в котором его терпеливо дожидался мичман. — Ира, я не из Москвы…

— Я вижу.

— До недавнего времени я жил в Баку, в роскошной двухкомнатной квартире. А сейчас — в Астрахани, в чистом поле…

— Там, где воет ветер?

— Там, где воет ветер и волки скалят зубы. Из Баку нас выперли.

— Об этом я читала в газетах. Может, это и не так страшно, как кажется с первого взгляда?

— Может, и не так страшно, — Мослаков приподнял одно плечо и по-детски почесался о него щекой. Жест был трогательным, открытым. — Ир, оставьте мне ваш телефон, — попросил он. — И адрес. Я вам напишу.

Ирина почувствовала, что ей тоже захотелось приподнять одно плечо и потереться о него щекой, как сделал этот парень, еле-еле она подавила в себе это желание.

— Телефон — двести девяносто один…

— Счас, счас… — засуетился Мослаков, хлопая себя по карманам джинсов в поисках клочка бумаги. — Как всегда, мой «паркер» с золотым пером куда-то подевался… Вот напасть! — в голосе его послышались жалобные нотки. — Ира, я запомню телефон и адрес. Вы продиктуйте, а я запомню.