С войной не шутят

Переложив раков в одну руку и надломив им клешни, чтобы не кусались, Мослаков открыл заднюю дверь рафика, приподнял брезент, лежавший на полу, — под брезентом поблескивало своими боками новенькое оцинкованное ведро.

— Ну как? — довольно спросил Мослаков.

— Фокусник! — восхищенно произнес мичман.

— Ловкость рук, и никакого мошенничества. Пока любитель «Смирновской» лобзал бутылку, я это ведро и оприходовал. Пригодится. В дороге вообще все гоже бывает, — Мослаков швырнул раков в ведро. — Главное, дядя Ваня, для сохранения товарного вида этих животных — мокрая крапива. Иначе мы раков до пива не довезем. И костерок надо бы затеплить. Десяток раков мы запечем здесь, пообедаем.

— Прямо в костре, по-походному? С грязью, с пылью, с копотью костерной?

— Зачем же? Сделаем все культурненько, как на каком-нибудь кремлевском приеме в честь высокого иностранного гостя: на настоящем противне, — Мослаков, будто фокусник, вытащил из-под брезента кусок кровельного железа, положил его на траву. — Личный подарок господина прапорщика. Прапор щедрый этот знал, что мы остановимся на берегу рачьей речки.

Мичман почувствовал, что тело его наполняется неким легким восторгом, — ну, будто бы у ребенка, — он издал птичье фырканье, покрутил восхищенно головой:

— Ну, Пашок-Запашок!

А Паша уже вновь мерил реку кокетливыми саженками, отплевывался водой, устремляясь к густому темному кусту, нависшему над блестящей тканью воды.

— Здесь должны быть хорошие добычливые норы, — на плаву, фыркая, прокричал он, — не занесенные илом. Раки, они обязательно чистят свои норы, в иле не живут.

— Они кусаются, Паша! — вдруг воскликнул мичман.

— Ну и что? Это же хорошо! Раки, которые не кусаются нам, дядя Ваня, не нужны. Это дохлые раки.

Через полчаса ведро было полностью набито беспокойно шевелящимися, крупными, будто подобранными для выставки, раками.

— Вот что значит удобрения на поля перестали вывозить, гадость прекратили сбрасывать, — сказал мичман, — в речках сразу раки появились. Чисто стало, дерьма нет. И главное, мерзавцы — как на подбор, все — калиброванные.

— Мелкие тоже попадались, — сказал Паша, отдуваясь и прыгая на одной ноге, вытряхивая налившуюся в ухо воду, — но я их не брал.

В нескольких метрах от машины в небо уже поднимался сизый струистый дымок — на песчаной плешке мичман развел костер, Мослаков кинул на него лист железа — оцинкованный, чистый, блестящий, объявил довольно:

— Сейчас залудим такое блюдо, что ни одному ресторану не приснится.

— Ну Пашок, ну Запашок!

Печеные раки, посыпанные солью, стреляющие душистым парком, нежно щекочущим ноздри, оранжево-красные, с загнутыми лопастями хвостов, были вкусны, таяли во рту, обжигали язык, небо, делали физиономии едоков счастливыми и глупыми. Детский восторг обуял их. Ну, ладно бы обуял только Мослакова, человека молодого, восторгу поддался и лысый, с седыми висками, немало настрадавшийся в жизни мичман…

Поев раков, мичман проворно скинул с себя одежду, затем, опасливо глянув в одну сторону, следом в другую, смахнул трусы и прямо с бережка, животом шлепнулся в воду. Из воды, погрузившись в реку с лысиной и шумно, с воплями и пришлепыванием вынырнув, прокричал:

— Ты, Пашок, посиди малость на берегу, постереги казенное имущество, а я градусы с себя собью…

Капитан-лейтенант со снисходительной улыбкой наблюдал за Овчинниковым, думая о том, что нетребовательному человеку для счастья нужно очень мало: сунет ему судьба маленькую подачку в виде десятка раков и купания в жаркую пору, когда на плечах от солнца дымится кожа, и человек уже счастлив. Эх, жизнь!

Через двадцать минут они двинулись дальше.

Если уж в средней полосе России вызвездилась жара сродни африканской, то можно себе представить, какая она была на Волге, в Астрахани, да в нижней части реки. От жары здесь слепли даже коровы.

По Волге плыло много рыбы: осетры пробивались вверх по течению, за гигантскую плотину Волгоградской ГЭС, тыкались мордами в бетон, разворачивались, пытались взять плотину на скорости, с лету. Здоровенные дураки, привыкшие к собственной силе, они вели себя здесь, как малые дети, увечились, уродовались почем зря, и хотя разные умные дяди построили для них специальный рыбоподъемник, этакий осетровый лифт, дурные осетры про него и знать ничего не хотели. У них существовали собственные правила жизни, собственные законы, и порушить их люди не могли.

Их калечила ГЭС, калечили винты теплоходов, выставляли свои снасти с привязанными к ним десятками тысяч крючков браконьеры.

А тут еще, стоило малость пройти дождям да прибавиться воде, в реку с окраин волжских городов полезла ядовитая химия, смешанная с мусором и разной бытовой дрянью… И как защитить их, родимых, от напастей, которые им придумал человек, не знает никто. В том числе и сам человек. Плывут сверху, из-под плотины, мертвые тяжелые осетры, похожие на бревна, показывая солнцу вздувшиеся животы, в каждом втором таком животе — дорогая икра.