С волками жить

Катер продвигался сквозь серебристую завесу ливня, оставлявшего на реке ямочки и грохотавшего палубным навесом, невразумительные декорации до того неразличимы, что Коуплендов могло с тем же успехом слепо гонять по кругу. Они очень старались отвлечься, Дрейк — путеводителями, его хранилищами забавных фактов, приняв на себя роль приглашенного комментатора в этой поездке, удовольствие для него сводилось к деятельности: увидеть вещь, затем прочесть о ней, или же прочесть, затем поднять взгляд и увидеть то, о чем только что прочел, равенство между словом и предметом казалось реальным и непосредственным, знание было мгновенной практикой — и наоборот. Аманда же удовлетворялась дешевым изданием «Потерянного рая» в бумажной обложке — одной из тех толстых, «глубоких», важных книг, какие она всегда намеревалась прочесть, но, быть может, не в этой жизни, поскольку та, какую населяла она сейчас, слишком отвлекала, чтобы поддерживать продолжительную мысль на любую тему замысловатее ее карьеры, скоростных и объездных путей ее, если только саму Аманду не изъять физически из систем, культуры, специфической жары и света, поддерживающих ее. Такая страна, как Индонезия, должна была принести облегчение. Время в этих затейливых старых краях, где нет часов, было не движением, не силой, а статичной почвой, населенной странными существами, скитающимися по ее контурам в изменчивом танце ужасающей красоты. Если верить индуистской легенде, каждые тысячу лет через гималайские пики перелетает птица с шелковым шарфом в клюве. Когда трение шелка о камень наконец сточит горы до основания, пройдет один космический день. Живи с таким представлением о времени — и, возможно, сумеешь освободиться от пут бесполезного нетерпения. К чему спешить? Настоящее мгновение — путешествие столь же богатое и баснословное, как и любая заграничная экскурсия. Так зачем же надрывно сопеть, вожделея собственной смерти?

Она поймала себя на том, что одни и те же восемь стихов читает снова и снова. Сотворение ада — процесс нескончаемый. С меланхоличным удовольствием наблюдала она за дождем, буквально за выжиманием воды из воздуха, пока неожиданно, без единого намека ливень просто не перестал, как будто резко повернули рукоять крана, а тучи растаяли, и небо показало свою кожу, синюю, как тело Кришны, суденышко же пыхтело дальше. С непринужденной мерностью телефонных столбов вдоль сельской дороги возникали деревни, каждая — со своей школой, своим лазаретом, своей церковью, череда одинаковых белых крестов на их шпилях отмечала маршрут проникновения света в темную глубину. Солнце соскользнуло к западу и раскололось об острый край горизонта, и пролилось, и свод небес раскрылся на берегах зажегшегося сокровища вразбежку, а меж половинами темнеющей земли скользило судно, и река отламывалась от носа его долгими медленными волнами чистого золота.

В ту первую ночь спали они урывками, отпихивая небрежные руки и ноги своих плотно сбившихся соседей, переживая больше близости с чужаками, нежели им хотелось бы, и вообще никакой — друг с дружкой. На вторую ночь катер по причинам таким же таинственным, как большинство событий этой поездки, ошвартовался у непримечательного причала в какой-то глуши, и Дрейк с Амандой послушно прошли вместе со своими попутчиками по узкой тропе в облекающую тьму и к сюрпризу скромного речного городишки, содержащего пенгинапан, постоялый двор на ночь, комнатушка за три доллара, в которой, вымывшись в закрытом со всех сторон сарае с цементным полом, полив ковшиком воду из сомнительно чистых ведер на свои намыленные тела, они смогли уединенно лечь вместе на тесной кровати, прислушиваясь к топотку лапок маленьких животных по крыше, к нудной неразборчивой болтовне индонезийской пары в соседнем номере за стенами не толще их матраса, а медленный развертывавшийся дымок от противомоскитной спирали завивался и вихрился в мягком свете керосиновой лампы. Без слова они втиснулись друг в дружку и далее насладились сладчайшим, тишайшим, напряженнейшим, длительнейшим совокуплением, какое было известно им обоим. За стеной голоса лопотали себе. Жужжали и бились о потолок летучие бурые жуки. Все Борнео лежало во тьме вокруг них. Они начали сызнова. Чувствовали себя девственниками-старшеклассниками.

Наутро вернулись на катер, на кишащую палубу к плачущим младенцам, беспокойной детворе, рвоте двигателя, вяканью телевизора, пара́м кретеков, солнцу, дождю, декорациям, книгам.

Подвешены на золотой цепи,
Над нашими владениями, там,
Где легионы рушились твои.
И знай, коль ты намерился туда:
Опасен путь, хотя и не далек[110]

.

Семь дней.