С волками жить

Дрейк без всякой инициативы со своей стороны опасно вовлекся в несоизмеримую междоусобицу с применением крепкого туака — питейное состязание с молодым человеком бездонных способностей, еще одним прекрасным сыном вождя (насколько именно велик царственный выводок?), состязание, быстро достигшее того деликатного рубежа, где честь и гордость, и т. д., и т. п. диктовали, чтобы Дрейк не проиграл, американское мужчинство перед судом целой деревни даяков, даже когда его внутренние гироскопы уже раскачивались на одном уровне со скользкой поверхностью вина, которое он с опаской, словно тикающую бомбу, подносил к своим онемевшим губам. Злорадное лицо его противника вблизи и вдали пучилось и покачивалось, как раскрашенный шарик, — равно как и, отметил он с отвлеченной научной точностью, линии и углы комнаты. Как же вообще удалось ему так быстро нализаться? Вот перед ним возникла юная девушка — девочка с золотою кожей, красивая, как любая девочка, какую ни возьми, и добрая — она помогла ему стащить липкую рубашку, да и штаны тоже, отличная мера, учитывая нарастающую духоту в этом замкнутом помещении, мягкие карамельные члены сманивали его на пол, где, раздетый до поношенных черных трусов, под барабаны, красноречиво грохочущие литургическим перекатом, он вышел на охоту за великой дичью. Пред ним открылась тропа, джунгли знаков ясных, как в книге. В синей предрассветной дымке он подкрадывался к неосторожному врагу. Выжидал, соразмеряя исключительный миг для удара. После чего весь и сразу пришел в движение — накинулся, завизжал, замахнулся клинком своего милого мандау со рвением любовника. Танцевал он так, как никогда прежде. Головы вокруг него падали, кувыркаясь, как кочаны капусты. Свои трофеи возложил он к ногам девушки. Он опустился на колени, склонился в поклоне. Пекиты, поначалу считавшие, будто он изображает спаривающегося кочета, захлопали и одобрительно завопили: сверхъестественная точность его движений произвела на них впечатление. Затем, пока барабаны еще не смолкли, девушка помогла ему подняться, и ночь попала в объятия песни пекитов, а шелковистые руки девушки искали его лицо, голову его, волосы, гладили ему грудь, ноги, его вымоченная насквозь кожа пылала под ее касанием, ему стоило лишь об этом подумать, а руки ее это уже довершали — взаправду ли это? не грезит ли он? — но когда он открыл глаза, то обнаружил себя в чужой постели с чужой ногой, перекинутой ему через бедро. Он высвободился из-под храпящей компаньонки и оглядел комнату. Ничего в ней не узнал. Его рубашки, штанов, его белья нигде не было. На полу он нашел набедренную повязку, которую один из мужчин надевал вчера вечером как танцевальный костюм; обернулся ею как мог и вывалился в открытую дверь.

Снаружи млечный свет был так же ярок, так же громок, как и млечное вино. Всю веранду усеивали дрыхнущие тела, распростершиеся в любой представимой позе, словно выброшенные манекены. Осторожно двинулся он на цыпочках по этому минному полю изломанных конечностей. В конце веранды встал, вперяясь вовне, одна клейкая рука сжимала перила, другая стискивала промокший пенис, слегка нестойко покачиваясь, пока он пытался окрестить веревочной аркой своей мочи тявкающих собак внизу. Аманду Дрейк нашел средь павших, голова у нее наполовину свесилась с веранды, куда она выползла где-то посреди бурной беспредельной ночи, доски пола вообще-то всю дорогу подымались в гору, голова менялась в размере с каждым вдохом, все тело омыто мерзким потом, и вообще-то ей стало легче, когда наконец-то началась настоящая рвота, затем тревожно, когда она не желала прекращаться, пустота опустошала себя, мышцы сотрясались, глаза ей резало, и из них привольно текли слезы, она слышала, как под длинным домом в нежданных сокровищах ее блевотины возбужденно роются свиньи, а вслед за этим — ничего, вплоть до химерического голоса ее мужа, его знакомой руки у нее на плече, он поднимал ее к себе в объятия, вел обратно в комнату, где лежали их вещи, а когда веки ее разлепились в следующий раз, Дрейк высился над нею совершенно голый, если не считать грязного обрывка пекитской ткани.

— Боже правый, — удалось прохрипеть ей: части рта у нее были сухи и густы. Она вновь подняла взгляд. — Боже, блядь, правый.

— Как ты себя чувствуешь?

Она сощурилась на него.

— Ты слишком плотненький, чтобы такое носить, — пробормотала она. — И слишком бледный.

Дрейк окинул себя взглядом.

— Мне нравится. Оставлю себе. Пока мы здесь.

Она вынудила себя приподняться на локтях. Землистая, несколько обрюзгшая плоть Дрейка выставляла наготу напоказ под таким углом, который выглядел прискорбно голее наготы их равно оголенных хозяев. Ибо, невзирая на машины «Наутилус» и утренние пробежки, телу Дрейка не удалось приспособиться к непривычному состоянию, оттенок кожи у него был тускл, движение мышц неизящно: такими мыслями не станешь делиться с теми, кого любишь.

— Наши хозяева, — заметила она, — отправились в Страну Оз. Ты же движешься обратно.

— Да, но, по-моему, я нашел свое кино.

Она вздохнула.

— Какое? — спросила она.