С волками жить

Белиан приняла дар с горделивым кивком и, поднимаясь с тарелкой в руке, объявила, что теперь ей следует сходить к реке, дабы в ее очищающем потоке утопить злые картинки, которые извлекла она из сбитого с толку тела американской дамы. Ее жесткие черные глаза холодно горели от зрелищ, какие наблюдала она в экстатических странствиях в страну безумия и мертвых, глаза, провозглашавшие мрачный факт: честность пугает, а пугающее — костный мозг и самая мякоть духа. Не удивительно, что женщина эта жила одна в обособленной комнате на дальнем, необитаемом конце длинного дома. У нее такие глаза, что никогда не погаснут — ни во тьме, ни в смерти.

— Ну и, — начал Дрейк, как только они остались одни, усаживаясь, скрестив ноги, подле своей хворой жены, — как ты действительно себя чувствуешь?

— Действительно я себя чувствую гораздо лучше.

— Это здорово. Знаешь, чутье мне подсказывало, что может подействовать. Она не хотела идти, конечно, — такая публика, как мы, для нее подозрительна.

— И что мы за публика?

— Которая жжет деревья, травит колодцы, ебет детей, никакое-яйцо-не-впитает-все-зло — такая вот, я полагаю.

— Мне показалось, она милая.

— Безразличный сельский врач рутинно осматривает платящего пациента.

— Сколько ты заплатил?

— Не твое дело. Важно то, что лечение помогло.

— Да.

Молчал он так долго, что она твердо решила — он вышел из комнаты, и тут его голос удивил ее:

— Я думал выйти сегодня с камерой, знаешь, поснимать украдкой архаичную жизнь. С тобой точно все будет в порядке, если ты ненадолго останешься одна?

— Да, да, со мной все прекрасно, давай иди за своими картинками.

— Ну, это исследовательская работа, знаешь.

— Я же сказала, все будет прекрасно.

— Уверена?

— Дрейк, — произнесла она, осознав позже, еще пока уходил он, ее бледный Тарзан с «Никоном» на шее, что нет, ей совсем не лучше, ей вообще-то точно так же, как она себя чувствовала поднявшись, то есть она совершенно вымотана, избита, выпотрошена, мучительный топот у нее в черепе неумолчен, как часы.

Она полежала без движения на жестком полу, влажное полотенце сложено на лбу. В звуках деревни вокруг, в собачьем лае, стуке молотка, несмолкаемом плетенье человечьей речи, в человеческом смехе у нее получалось расслышать шум Л.-А., ее дома.

Через час, не в силах уснуть, она вытерла лицо и выбрела на веранду. Кружок пекитских женщин деловито лущил рис, колотя зерно в деревянных емкостях здоровенными дубинками. Не отрываясь от работы, они оглядели ее, поговорили между собой, опять посмотрели на нее, весело захихикали. С изнуренной улыбкой спустилась она по дрожкому бревну-лестнице на «сельскую площадь». Какие-то голые детишки волочили на веревке больную мартышку вокруг погребального столба. Взрослых нигде видно не было. Она прошла по тропинке сквозь приятную рощицу прохладных деревьев и вынырнула на пропеченные рисовые поля, где и обнаружила своего мужа: он расставлял различных пекитских фермеров в бороздах по колено. Кожа у него была цвета задницы бабуина.

— Наигрался? — крикнула она из-под сени укрывистого дерева.

Дрейк повернулся и помахал. Выглядел он ошпаренным младенцем, переросшим свой подгузник. От поля, как от листа выставленного на солнце металла, подымался жар. Они возделывали урожай, эти пекитские мужчины и женщины, кланяясь в пояс, словно бы с почтением к зеленым побегам, что так нежно ласкали их заскорузлые руки. Убийственный труд со скудной отдачей, едва на пропитание, круглый год: от этого бежали дети, вырастая и один за другим отплывая к огням и деньгам побережья. Как оно могло быть иначе? Населенная ночь и лес духа в обмен на подвесные моторы, спортивную обувь и телевизоры. Как могло быть иначе?

Перехватив фотоаппарат вверх тормашками, словно черепаху или какую-то редкую диковину, найденную в грязи, Дрейк побрел к травянистой земле, где его, отводя волосы изо рта, ждала Аманда.

Он улыбнулся.

— Не ожидал видеть тебя так скоро под полуденным солнцем.

Она пожала плечами.

— Мне стало скучно.

— Колдовство, — произнес он. — Доказано надежным средством в девяти из десяти университетских исследований борьбы с воздействием обильного веселья.

— Ты не ответил на мой вопрос.

— Да, мэм, я закончил. — С притворным удивленьем он оглядел свое неуклюжее полуголое тело, которое в этот миг ему случилось занимать. — Полагаю, я совершенно точно обгорел сегодня чуть больше, чем чуточку.

— Я не шучу, Дрейк, я готова пускать ракету, чтобы нас отсюда вывезли.

С таким же успехом она бы могла шлепнуть его по щеке — такое искреннее потрясение напечатлелось у него на лице.

— Но мы ведь только что добрались сюда, — возразил он. Принялся размахивать длинными руками эдак бестолково, как делал всякий раз, когда у них завязывался спор, в котором, он знал, ему не победить. — Мы ж только вчера сюда пришли, ексель-моксель.