С волками жить

Перри сбежал по людному коридору в ванную, где из-за запертой двери доносились взвизги и хихиканье подавляемого хохота, но никакой реакции на его энергичный стук. Мимо в бреду протанцевали резвые весельчаки, доля обнаженной кожи в процентах возрастала с каждым часом, дизайнерские люди на дизайнерских наркотиках.

— И вот я у него спросила, слыхал ли он про садху в Индии, которые, когда еще мальчишки сами, начинают привешивать себе к пенисам грузы, пока в итоге чертова штуковина не вытягивается до того, что им ее нужно за собой носить в корзинке. Совершенно бесполезно для совокупления, конечно, но они повсюду расхаживают в состоянии постоянного полового возбуждения. А Тодд такой говорит: «А, идеальный американский потребитель».

— Поэтому Фрея сказала: «К черту психоанализ, я поставила Фрейда с ног на голову и хорошенько ему отсосала».

— И Хилари такая: «Теперь, раз я себе проколола клитор, я в бакалею не могу зайти без оргазма».

— А я поэтому сказал, если он звонаря своего тебе в жопу не заправил, он наверняка не настоящий итальянец.

Из-за угла вырулил Танцор Хула, юбчонка вразлет, и кинулся к Перри с одержимой решимостью. Ритм же его колочения в дверь набрал в настойчивости:

— Ну давайте же там, открывайте!

Молодой человек в бикини и со свистком на шее воскликнул:

— Эй, сенатор Уилкокс, как висит, кореш?

Бум, бум, бум, бум.

Дверь приоткрыли на дюйм, на два дюйма — только чтобы явить пару кроваво-красных губ и один дерзкий голубой глаз.

— Видеокамерой управлять можешь?

— Черт, ну да.

Как бы ни было это невероятно, Танцор Хула плавно перемещался по ковру вестибюля, нелепое зрелище его скрипуче вращающихся бедер расчищало им собственную широкую дорожку.

Дверь в ванную зевнула шире, и Перри втащили внутрь. Он оказался — священная подростковая фантазия! — втиснут в тесное пространство с полудюжиной шаловливых крошек в различных стадиях беззаботного дезабилье, и, хотя нагота, разумеется, не была ему в новинку, в старинку ему она тоже не была, взгляду его, похоже, никак не удавалось перестать скакать у него в голове, повсюду сплошь груди, попки и фаянс. Крашеная блондинка, желающая быть Фреей (имя ей легион), соски раскрашены так, чтобы походили на глаза, вручила ему дорогую видеокамеру со словами:

— Мы снимаем сортирную ленту, залезай в ванну.

Он отметил совершенно обычную ванну, подтянутая амазонка с кольцом в носу держала лист плексигласа размером с крышку, кружок притихшего ожидания, его собственные эмоции — в бестолковой прокрутке отжима, невозможно выпростать ни малейшего курса к истине мгновения. Вот как, что ли, к тебе относятся в последние минуты перед тем, как сперва дружелюбные туземцы швыряют тебя в котел?

— Валяй, — подтолкнули его сзади, ткнули в жопу, подразумевал он, одним острым пальцем. — Здорово будет, мы только такого парня и ждали, как ты.

— Прикол моему дружочку, — пояснила та, у которой сиськи пялились. — На следующей неделе у него день рождения.

— А у него уже все есть, — добавила дружелюбная привратница. — Так трудно теперь быть оригинальными.

Перри посочувствовал.

— Постараюсь, как смогу. — Он влез в ванну, как первый храбрец в подводную лодку, расположился в относительно удобной позе навзничь, камкордер тут же упокоился у него на груди — вампир с навязчивыми состояниями на покое у себя в гигиеническом эмалированном гробу. Поверх ванны положили плексиглас; голая подружка взобралась на него. Присела на корточки у Перри над головой, словно бы волшебно повиснув в чистом пространстве. Он прицелился через видоискатель — и в самоё происхождение мира[73].

— Готов? — спросила она, глянув вниз в его встревоженный глаз; ему был известен случайный смертельный исход, когда такой фокус исполняли на стеклянном коктейльном столике.

— Когда ты, тогда и я, — ответил он. Что за неописуемо причудливое это ощущение — оказаться распростертым на спине в керамической колыбели, выпирающие соски благосклонно и улыбчиво взирали сверху, как вдруг из бородатого рта громадного туловищного лица над головой хлынул поток теплой мочи, взорвался на стекле искрящимся танцем капель, отскакивавших, словно россыпь дроби, от кафеля, ванны, на вопящих зрителей, шум ужасающий из положения Перри, запах густой и до странности нежный, Перри не знал, что и думать, что чувствовать, это переживание, как и многие за последние месяцы, развертывалось в царстве за пределами каких бы то ни было нравственных категорий, какие он мог бы рассмотреть, он мчал на головокружительном аттракционе и не был несчастен, ни рука, ни глаз у него не дрогнули, год профессиональной операторской работы сослужил ему тут хорошую службу, до самой последней ясной капельки этого вроде бы неистощимого потока, когда столь же неожиданно, как все началось, его гибкая звезда соскочила со своего насеста, подняла плексигласовый щит, потоки и ручейки скатились ему на одежду:

— Спасибо, чувачок, — и, схватив камкордер, вместе со своим одержимым племенем исчезла.