С волками жить

Пока Перри с трудом выбирался из ванны, в открытых дверях материализовался Танцор Хула, окинул сцену одним долгим взглядом и громко провозгласил:

— Как этот человек даже помыслить может о том, чтобы баллотироваться в президенты?

Как мог, Перри почистил на себе рубашку и штаны влажной тряпицей для умывания. Кто заметит пятна в этом бедламе?

Бледный грибообразный человек с обильной волосяной порослью на теле объявил:

— Я уже четыре дня не ношу одежду.

— Сильвия Плат однажды описала мужские гениталии как похожие на индюшачьи шеи с их мускульными желудочками, но она, конечно, была поэтом[74].

— Если можешь это представить, кто-то уже такое сделал.

— Он сказал, что мой любовный канал загрязнен, поэтому я ему сказала, что в его мускульном шесте завелись термиты.

Перри проталкивался сквозь неразборчивую толчею, словно обезумевший пригородный пассажир; преград он больше не потерпит.

Да. Из-за горного хребта плеч грубых обжор в виду наконец-то показался простор буфетного стола. Он засек брешь в линии защитников и рванулся к свету. Проник — вот он уже нос к носу с лакомствами, его изголодавшийся взор обегал стол взад и вперед, и снова обратно — и ему не удалось опознать ни единого съедобного кусочка. Он начал сызнова — медленным панорамированием, отмечая размеры, формы, оттенки, фиксируя каждый доступный аромат. Казалось, преобладали телесные тона, мертвые морские существа на льду, освежеванные, но не приготовленные. Если огонь, как некогда проинформировала его Фрея, отмечал важнейшее взаимодействие между человеком и божеством — чьим символом и празднованием была приготовленная на огне еда, — то это сырое попурри указывало на то, что сегодня вечером он и его со-гости остались сами по себе среди неприкрытых фактов друг дружки.

Он уже приготовился отведать горку розовой жижи, которая, как он заключил, вероятно, была лососевым соусом, когда, уже нацелив к нырку пшеничный крекер, заметил, что вершину холмика цвета розы украшает бледный серп сброшенного ногтя. За чашей с пуншем — прудом ледяной крови, которую он желал бы считать подправленным брусничным соком, но та вместо этого пахла холодной свеклой, — он засек забытую тарелку с колбасками размером с большой палец: лишь О́дин знал, из чего они состояли, но, судя по виду, колбаски эти хотя бы прошли мимо теплой духовки. Он решился рискнуть и попробовать, наколотая бурая штуковина уже наполовину поднеслась к его губам, и тут заговорила незамеченная мелкая женщина под боком:

— Ты ж не собираешься это в рот совать, а?

— Ну… — Он оглядел ее: темные волосы, темные глаза, тугое тело под футболкой «Я РАНЬШЕ БЫЛА БЕЛОЙ», — …вообще-то да, собираюсь.

— Но это же мясо.

— Да ну? — Подозрения уже пятнали чистую долину возможностей.

— В них есть мясо.

— Я кладу мясо себе в рот все время, — ответил он, суя кусочек себе в жующие зубы, и спорить готов, ты тоже это делаешь, захотелось добавить ему.

— Я Ула, — провозгласила она, сменив голос — очевидно, уступая проигранное очко питания.

— Да ну? — Он вытер сальные пальцы о влажную штанину. — Вот так встреча. — Или они уже встречались? После пары визитов начинал верить, будто знал — на каком-то уровне — всех присутствующих. — А я… — значительная пауза обработки, пока он дожидался возникновения на экране подходяще царственного эквивалента, — Соландер.

— Вот откусываю я от фрукта или от овоща, — продолжала она, — и буквально ощущаю, как очищаются мои внутренние органы. Такой нежный смыв, от которого я вся резонирую и освежаюсь. И не только тело мое, но и душа отмывается дочиста и обновляется. Ты ж сознаешь, надо полагать, что также перевариваешь душу того существа, которое ешь?

— Еще бы — в этом и весь смысл, правда же? Захавать себе жилистую силу тех здоровенных мускулистых зверей?

— Душа животного, его состояние к тому мигу, когда ты его заглатываешь. Ты в курсе подробностей современных методов забоя?

— Просвети меня.

— Это же серьезно, знаешь, вопрос жизни и смерти.

— Тебя беспокоит состояние твоей души — и ты приходишь на такую вот тусовку?

— Я взрослая девочка. Жизнь сводится не только к еде.

— Актриса, верно? — Не в силах перестать неразборчиво жевать предлагаемые ништяки, Перри закинул в рот невинную с виду помидорку-черри и тут же начал давиться — как можно более стильно — сливочной пастой внутри: пюре из моллюсков, чьи души, очевидно, сбились с пути истинного.

— Ты такой психичный, — с сарказмом произносила она. — Должно быть — Скорпион.

— Я друид. — Ему удалось прочистить горло зловонным глотком «Бергеншприцена», «дерзким новым вкусом Ледникового периода», дистиллированного из шельфов тающих ледников.

— А, из этих.

Она явно не отличала друида от дромадера.

— Так что, — спросил он, — я тебя в чем-нибудь видел?

— Видак есть?

— Ты Клевая кошка?

— «Теплые ночи в атласе», «Валентинная попка», «Пастушки в кожаных наштанниках». Лошадка-качалка в бараке со специально сделанным рожком седла. Сверху там была я.