С волками жить

Гэрретт пристрастился повсюду таскать с собой копию своего жизненного плана, сверяясь с ним в неуместные мгновения. Ему было страшно: время ускользало, а хватка слабла. Пара стаканчиков после работы помогала ему думать, сосредоточиваться на сути задачи. Затем без предварительного обдумывания или сожалений он поймал себя на том, что крадет у казино — прикарманивает фишку тут, фишку там. Купил себе шикарные золотые часы в точности как те, какие носили его игроки, и когда Джесси поинтересовалась ценой, он стукнул ее снова. Никаких извинений. В рукав на резинке он вшил усовершенствованный тайник фокусника, фишки, спрятанные в ладони, исчезали у него в одежде быстрее, чем успевал заметить глаз, включая предположительно и электронную его разновидность, сокрытую в зеркальном потолке. Себе он покупал все больше подарков: костюмы, украшения, фотоаппараты, видеотехнику, время от времени безделушку-другую для Джесси и ребенка. Она ничего не говорила. Игра в ковбоев эволюционировала — почти что неизбежно — в игру надругательства, капризничать для него стало делом таким же обыденным, как пожимать плечами, что с обескураживающей действенностью вросло в великий механизм привычки, амортизатор природы, когда обыденное и неимоверное укрощались с безразличным равенством. Повторение было равносильно принятию — по крайней мере, с его стороны; дела на домашнем фронте наконец достигли того исполнительского уровня, с которым ему было бы уютно. Ибо теперь он менялся: метаболизм, психология, сами шаблоны мышления, слущивалась эта болезненная шкурка неудачника, он двигался по своему расписанию вверх, нейтрализуя психические атаки, ведущиеся против него со всех сторон, заменяя апельсиновым соком пиво на завтрак. Он становился новым человеком, неуязвимым — делал все, что ему заблагорассудится.

Теперь уже Джесси беременна была Бэсом, почти весь день — одна с Кэмми и своими размышлениями. Девочкой она слышала, как мать ее похвалялась:

— В этой семье каждая женщина держит удар, и большинству приходилось это делать. — Эту традицию длить ей вовсе не хотелось. С той высоты, какую предоставляло материнство, ей было видно, что Гэрретт — всего-навсего один из вездесущих мужчин-зародышей, что роились вокруг ее жизни, как тараканы, бродячие канистры нерастраченного сока мошонок, ядовитые для других, ядовитые для себя, потерявшиеся мальчишки, что еще не нашли — и не найдут никогда — никакого применения своим жизням, такими пусть лучше просто управляют мощные папашки с мощными дубинками, которых они, судя по всему, так отчаянно ищут, — а эта роль, к несчастью для нее, совершенно отсутствовала в ее репертуаре.

Уже после того, как Гэрретта арестовали за вождение в нетрезвом виде, и после той сцены, что разыгралась у них в спальне, Джесси начала воображать, как она его убьет: фантазия эта заполняла самые приятные мгновения ее дня. По мере того, как накапливались детали, картинка становилась отчетливее по качеству, она понимала, как акт воображения может стать прелюдией и подводить к своему всамделишному осуществлению. Ее пугали ее собственные возможности. А хуже то, что она ощущала от него душок тления, весь дом был им заражен, каждая комната.

Одним смутным утром Гэрретт спал после запоя — полностью одетое тело себялюбиво кинуто поперек их кровати, прекращение храпа — достаточное предупреждение, и Джесси одела дочку, набила кое-какой одеждой мешок для прачечной и ушла. Для таких женщин, как она, имелось место — неприметный дом на улице неприметных домов. Через месяц Гэрретт ее нашел. Он умолял и обещал, и она ничего не могла с собою поделать, она вернулась, ну его к черту, ей грустно да и одиноко. Рождение его сына Бэса возымело долгожданное успокоительное действие. А потом, несколько недель спустя, когда Гэрретт уже готовился уйти с работы, его встретили мрачные представители службы безопасности казино. Когда Джесси приехала за мужем, любезный человек в сером костюме и серебристых очках объяснил ей, в чем дело. Она знала, что будет дальше. Вернувшись домой, собрала всю наличку, какую сумела найти: толстые пачки ее были запрятаны по всей квартире, — села в машину, еще одну из множества его последних расточительств, и сбежала. Недели безумия Л.-А. хватило, чтобы пригнать ее домой, к матери, несмотря на боязнь, что он там будет ее ждать. Но к чему ей оборачивать свою жизнь вокруг его искореженного силуэта? Но однажды на заре он возник на дорожке перед домой, робкий проситель в тех же мятых рубашке и штанах, в которых она видела его в последний раз.

— Без комментариев, — объявила мать, явно сердитая — только непонятно, на него или на нее. Джесси поколебалась лишь мгновение, а затем отперла дверь и вышла к мужу. Глаза у него заплыли, лицом он посерел — очевидно, не спал несколько суток.

— Хорошо выглядишь, — сказала она.