С высоты птичьего полета

– Нет, – решительно ответил Йозеф. – Мы прошли столько всего не для того, что все закончилось здесь, на этом чердаке. Ты обязан выжить. У тебя целая жизнь впереди.

– Какая-то ее часть.

– И она будет. – Он сунул две таблетки Майклу в рот и дал воды, затем выждал, пока тот проглотит, а после успокаивающе попросил:

– Расскажи мне о своем сне.

– Я был со своей семьей, – прохрипел Майкл.

– Правда? – Йозеф закашлялся, внимательно прислушиваясь.

– Моя мать была такой красивой.

– Когда ты видел ее в последний раз?

– Несколько минут назад.

– Нет, я имею в виду…

Майкл кивнул:

– Я знаю, что вы имеете в виду. Когда она серьезно заболела, я был подростком. А мой отступник-отец погиб во время Первой Мировой. Мы сохраняли нейтралитет, но он захотел воевать.

После смерти матери меня воспитывала бабушка, но и ее я потерял перед оккупацией… – он вздохнул и задумчиво добавил: – Она мечтала только об одном – чтобы я окончил университет. Только ради нее я проходил курс по высшей математике.

– Мне очень жаль, – ответил Йозеф.

Майкл пожал плечами:

– А мне нет. Я рад, что они все умерли. Что они не стали свидетелями зверства.

Разговор, казалось, измучил его, Майкл закрыл глаза. Его горе была осязаемо, терзаемый болью, он повернулся лицом к Йозефу:

– Пожалуйста, профессор, поговорите со мной о чем-нибудь, кроме болезни.

Йозеф кивнул. Он прошел на другую сторону чердака и отпер аккуратно спрятанный сундук. Обратно он вернулся с фотографией, на которой были изображены он и его жена, Сара. И заговорил так, словно собирался рассказывать сказку:

– Мы с моей женой Сарой, – с теплотой произнес он, – очень любили друг друга. И много лет назад, в совершенно другой жизни, играли музыку вместе.

Майкл смотрел на фотографию рассеянными глазами.

– Значит, вы играли на пианино… – Йозеф кивнул, но Майкл должно быть заметил гримасу боли на его лице, поэтому спросил: – Вы больше не хотите играть?

Йозеф помотал головой, стараясь подобрать нужные слова:

– Это долгая история.

Майкла снова охватил приступ кашля, и он отпил немного воды.

– А я не тороплюсь, профессор, – съязвил он.

Не отрывая взгляда, Йозеф смотрел в другой конец комнаты, погруженный в воспоминания. Наконец он продолжил свой рассказ:

– Мой отец считал, что я стану невероятным пианистом, – рассмеялся он про себя. – С самого раннего возраста я подавал такие надежды, что меня называли вундеркиндом. Моя мать-пианистка ежедневно занималась со мной, обучая мастерству игры на этом инструменте. Но даже, когда я стал уверенно играть, я почувствовал, что во мне копится обида. Каждый вечер после школы, мой брат Маркус – отец Ингрид – и все наши друзья играли на улице, пока я корпел над премудростями самых сложных симфоний Моцарта. И поэтому, став взрослым, я просто перестал играть. Потом я встретил Сару. И она поощряла меня играть снова. Тогда все было иначе. В ней было столько радости, и мы всегда играли вместе.

– Вы выглядите такими счастливыми, – сказал Майкл, изучая фотографию.

Йозеф с трудом сглотнул, а потом шепнул:

– Были. Я был. Но после того, как она покинула меня…

Ничего дальше вымолвить он не мог и только покачал головой, выражая накатившую горечь. Затем встал, с чувством, что вторжение в его личную жизнь становится невыносимым.

Майкл смотрел на него с выражением грусти и страдания на лице, и Йозеф не был уверен, что ему комфортно с этим чувством разоблачения. Это было так близко к боли, которую он всегда старательно избегал – истинной причины смерти его жены. Поэтому он снова быстро переменил тему, отгоняя мысли о давно минувшем.

– А теперь отдыхай. Пусть таблетки делают свое дело, чтобы ты исполнил мечту твоей бабушки.

– Профессор, не забудьте принять лекарство.

– Да, конечно, – солгал Йозеф.

Он сидел и смотрел, как Майкл погружается в очередной глубокий сон.

* * *

Три дня Йозеф ухаживал за больным, борясь с собственной лихорадкой. Но Майкл не шел на поправку, напротив ему становилось все хуже и хуже. На утро четвертого дня бутылка была пуста.

– Нужно еще лекарство. Я скоро вернусь, – прошептал он, скорее самому себе, чем своему спящему пациенту.

Когда он спустился по лестнице и вышел на улицу, его снова охватил судорожный кашель. Он страшно бредил. Перед его глазами плыл весь мир, когда он пытался поставить одну ногу перед другой. Ноги сделались свинцовыми.

– Я должен принести Майклу лекарство, – снова и снова напоминал он себе, покачиваясь взад и вперед, но заставляя себя двигаться, делая один за другим мучительный шаг. – Еще чуть-чуть.

Когда он миновал угол улицы, снова пошел снег, и он потерялся в пространстве, его поглотила неясность. Где он? Что он делает? Он даже не мог вспомнить, кто он. Только одно жгучее навязчивое желание двигало им. Если бы еще он мог вспомнить, что это…