С закрытыми глазами, или Неповиновение

И я за эту систему: систему ошибок, систему надзора, систему прослушивания. Только она помогает понять, что ты – слушаешь.

А ты не слушал телефоны убивавших меня?!

Не слушал телефоны убиваемого?!

Пил чай с малиной на Кинерете?!

Ха-ха-ха!

Твой ход, товарищ кэгэбэ.

Рассказ 24

Щелчок.

Это Нехамелэ. Её рука всегда на моей кнопочке. И моя рука всегда – на её кнопочке. Вместе идём по строчкам. Это тоже её. Это как у выживших в Катастрофе – не надо пояснять друг другу ничего.

– Мишенька, а теперь вот эти строчки писателя В.Войновича:

«Дело № 34840 описывает реальный случай, происшедший в 1975 году, когда два сотрудника КГБ попытались меня отравить <…> Это было настоящее покушение <…> Уже тогда, в 75-м, я пытался доказать, что страна, в которой официальными органами применяются такие нечеловеческие методы воздействия на инакомыслящих, – опасна. Частично мне это удалось, но частично <…> Я вынудил КГБ к признанию сквозь зубы, что они описанное мной преступление совершили <…> Впрочем, я заметил, что это мало кого волнует <…> Сама история <…> ожидаемого эффекта не произвела, поскольку состояла из фактов, в которые одни просто не верили, другие верить боялись, третьи не хотели».

– Нехамелэ, смешно очень, что КГБ признал сквозь зубы и что Войнович сожалеет, что ему только частично удалось доказать. У него был рай по сравнению с этой кэгэбэшней! Покажи ему.

Щелчок.

Но не всё плохо, когда тебя убивают. Есть и хорошее. Плюнуть в рожу убийце. Безнаказанно – хуже уже не будет. Всё равно убивает убийца – нееврейское государство.

Из которого 21.01.2003 я уже давно вышел.

Из заявления об освобождении от гражданства:

<…>"До 37 лет жил в другом тоталитарном государстве. С тех пор 30 лет живу в этом тоталитарном государстве. Сейчас я хочу жить в Эрец-Исраэль. Между Страной и государством нет ничего общего. Поэтому можно считать Страну заграницей относительно государства. Это соответствует процедуре выхода из гражданства. Итак, как житель заграницы, прошу освободить меня от гражданства"<…>

Не освободили.

Но я вышел из государства, стал жителем Страны – моей книги "Мой Израиль".

И через полгода на меня, иностранца, – покушение государства.

Так тебе и поверили, товарищ кэгэбэ, что убивала мафия какая-нибудь.

Это в прошлые времена было, что убивает тот, кто убивает или заказывает.

А сегодня убивает не тот, кто убивает или заказывает, а тот, кто их слушает.

Сегодня, кто слушает – тот и есть преступный мир.

А всякие мафии – части большой мафии: преступного мира.

Ты – преступный мир.

Для тебя, среди тысяч убитых, замученных до смерти – что какие-то убиваемые Михаэль и Нехамелэ?!

А она рядом со мной, и я рядом с ней, до нашей смерти. Только нажать кнопочку.

Щелчок.

– Нехамелэ, нас, как всегда, слушает товарищ кэгэбэ.

– Мишенька, да.

– Нехамелэ, ведь это пустячок, что товарищ кэгэбэ убивает нас, – пустячок, по сравнению с тем, что уже наубивал.

– Мишенька, пустячок.

Щелчок.

И Любимая, с новым детективом на диване в салоне, подтвердит, что нечего носиться с этим пустячком.

И любой серьёзный скажет, что мы живём в серьёзное время, а я – ну, это же совсем несерьёзно – о каком-то пустячке.

Который любой выполнит.

Мотоциклы, пистолеты, люди – везде всё есть.

Вот следователь, который не пришёл на суд – поцеловал или его поцеловали – не выполнит такой пустячок?

Я не подписываю его белиберду, и он собирается везти меня к судье, и мне тогда уже не отлучиться забрать мой пистолет из проходной в полиции – после судьи может быть и задержание. Поэтому я показываю ему розовую копию о сдаче пистолета при входе в полицейское отделение. Вместо того чтобы сказать спасибо порядочному человеку, дурак скрывает свою дурость, мол, всё равно узнал бы об этом через компьютер.

Значит, в жалобе кэгэбэшного агента не говорится об угрозе пистолетом. Так зачем красть?

И в кэгэбэшном суде надо мной есть бумаги о пистолете. А это зачем?

Таким образом, протаскивают пистолет в "дело".

В прежние, добрые времена, жизнь ворвалась в театр: оружие, которое висело в первом действии на стене, в третьем действии стреляло, возвещая справедливость и победу над злом. Как у американцев, у которых свобода – это оружие, а оружие – это свобода. В те времена были смешные и глупые карательные органы, которые целовали дамам ручки, водили под локоток в такой театр, не усмотрели ничего в висевшем на стене оружии, хлопали ушами, разглагольствовали о революционерах, вместо того чтобы их почирикать. И тогда те их почирикали.

Того, что было, больше не будет.

В эти новые, недобрые времена, театр ворвался в жизнь, в которой оружие превратилось в символ преступления. И в этой театральной жизни, если об оружии много говорят, только чтобы все знали, что благодаря бдительности карательных органов оно не выстрелило, а носитель его – ещё и японский шпион.

Я не о том, что будет. Я о сегодняшнем.