С жизнью наедине

В последнюю субботу июля на ухоженных улочках раскинувшегося на холме района Квин-Энн кипела жизнь. Соседи жарили на гриле мясо, купленное в магазине, смешивали в блендерах затейливую «маргариту», дети их качались на качелях, которые стоили как подержанный автомобиль. Заметил ли кто из соседей, что у Голлихеров закрыты жалюзи? Способна ли скорбь просочиться сквозь стекло и камень? Ведь на людях об этом горе нельзя было и словом обмолвиться. Как оплакивать смерть некоей Эвелин Грант, которой на самом деле и не существовало?

Лени вылезла в окно комнаты на крышу; за эти годы деревянные дощечки стали гладкими, оттого что на них так часто сидели. Здесь как нигде ощущалось присутствие мамы. Порой оно становилось настолько явным, что Лени казалось, будто она слышит мамино дыхание, но это всего лишь ветер шелестел листвой растущего перед домом клена.

— Когда твоей маме было тринадцать, я ее ловила тут с сигаретой, — тихо сказала бабушка. — Она думала, что если закрыть окно и сунуть в рот мятный леденец, то я ничего не замечу.

Лени не удержалась от улыбки. Эти слова, точно заклятье, на дивное, прекрасное мгновение вернули маму. Блеск белокурых волос, смех на ветру. Лени оглянулась и увидела бабушку у открытого окна комнаты на втором этаже. Прохладный вечерний ветер трепал ее черную блузку, шевелил кайму воротничка. У Лени в голове мелькнула мысль: наверно, бабушка до скончания дней будет ходить в черном, а если наденет зеленое платье, скорбь утраты просочится наружу из пор и она снова переоденется в черное.

— Можно к тебе?

— Да я сейчас залезу обратно. — Лени привстала.

Бабушка высунулась в окно, задев волосами раму и примяв прическу.

— Я понимаю, что кажусь тебе древней, как динозавры, но я еще способна перелезть через подоконник. Джек Лалэйн[79] в шестьдесят доплывал от Алькатраса до Сан-Франциско.

Лени подвинулась.

Бабушка вылезла в окно и села, прижавшись прямой спиной к стене дома.

Лени отползла назад, чтобы сесть рядом с ней. Шкатулку захватила с собой. Лени то и дело гладила ее полированные бока — с тех самых пор, как вчера взяла в руки.

— Я не хочу, чтобы ты уезжала.

— Я знаю.

— Твой дедушка не советует этого делать, а он знает, что говорит. — Бабушка помолчала. — Останься. Не отдавай им это письмо.

— Это ее последнее желание.

— Но ее больше нет.

Лени не удержалась от улыбки. Ей нравилось, что оптимизм каким-то непостижимым образом уживается в бабушке с практицизмом. Оптимизм помог ей почти двадцать лет ждать возвращения дочери; практицизм позволил забыть о той боли, которую пришлось испытать. За эти годы Лени осознала, что мама не только простила родителей, но научилась их понимать и сожалела, что в свое время была к ним так жестока. Наверно, каждый ребенок рано или поздно проходит тот же путь.

— Я тебе уже говорила, как благодарна вам за то, что вы нас приняли и полюбили моего сына?

— И тебя.

— И меня.

— Объясни мне, Лени, зачем ты хочешь уехать. Я боюсь.

Лени думала об этом всю ночь. Она понимала, что это безумие, что это просто опасно, но все же надеялась.

Она хотела снова стать Лени Олбрайт. Ей это необходимо. Жить собственной жизнью. Чего бы это ни стоило.

— Ты, скорее всего, думаешь, что на Аляске холодно и вообще жить нельзя, что мы там едва не пропали. На самом деле мы там нашли себя. Аляска здесь, в моем сердце. Там мой дом. Годы, проведенные вдали, не прошли для меня бесследно. К тому же Эмджей уже большой. Он быстро растет, он мальчик. Ему нужен отец.

— Но ведь его отец…

— Да. Я рассказывала Эмджею об отце все, что могла. Он знает и про травму, и про лечебницу. Но ведь одних рассказов недостаточно. Эмджей должен знать, кто его предки. Совсем скоро он начнет задавать настоящие вопросы. И имеет право на ответ. — Лени помолчала. — Мама во многом ошибалась, но в одном она была права: любовь не умирает. Она не проходит. Несмотря ни на что, вопреки ненависти, она не проходит. Я бросила парня, которого любила, больного и переломанного, и ненавижу себя за это. Мэтью — отец Эмджея, и неважно, понимает ли сам Мэтью, что это значит, сумеет ли когда-нибудь обнять сына, поговорить с ним или нет. Эмджей имеет право познакомиться с родственниками. С дедом, Томом Уокером. С тетей Алиеской. Я простить себе не могу, что они не знают про Эмджея. Они полюбят его так же сильно, как вы.

— А если они попробуют его отобрать? Родительские права — сложная штука. Ты же этого не вынесешь.

Об этом Лени и думать боялась.

— Дело не во мне, — тихо ответила она. — Я должна поступить правильно. В конце концов.

— Нет, Лени, это плохая идея. Просто ужасная. Неужели мамин пример тебя не научил, что жизнь — и закон — несправедливы к женщинам? Иногда от правильных поступков нет никакого толку.

* * *

Лето на Аляске.

Лени не могла забыть его небывалую красоту, от которой захватывало дух, и сейчас, в маленьком самолете, летевшем из Анкориджа в Хомер, почувствовала, как раскрывается душа. Впервые за многие годы ей было так хорошо. Она снова стала собой.