Саалама, руси

Самсонова выписали на прошлой неделе. Анализы были неплохие, выглядел он тоже ничего, правда, потерял килограмм пятнадцать, но организму это только на пользу. Восстановление шло нормально, по анализам была положительная динамика.

Лялька же продолжала переживать, как за себя, то и дело звоня среди ночи с какой-то ерундой, беспокоясь о несущественных мелочах.

— Что на этот раз? — Ливанская недовольно села, спустив ноги с кровати, и машинально сунула в зубы сигарету.

— Рита, он спит.

Та чиркнула зажигалкой и буркнула:

— Я очень рада. И что?

— Рита, не злись, пожалуйста, — Лялька очень хорошо чувствовала ее недовольный тон, но справиться с собой и не звонить она не могла. — Он третий день спит.

— Просыпается?

— Да. Поест немного и опять спит.

Хирург недовольно махнула рукой с зажатой сигаретой:

— Ну и чего тебе еще надо?! Пусть спит. Отвяжись, не трогай, это нормально. Иди лучше сама отдохни, — Ливанская глянула на часы, — час ночи.

— Ты уверена? — в голосе женщины звучала одновременно и растерянность, и облегчение.

— Да уверена, уверена. Ложись уже.

Она, не дожидаясь ответа, отключила звонок и бросила на пол трубку. Спать хотелось невыносимо. Только в последнюю секунду она положила тлеющую сигарету в пепельницу.

Андрей спал рядом. Спал как убитый, накрыв голову подушкой.

С неделю назад они здорово поскандалили, не так, как обычно. Накопились усталость и раздражение. Тяжело было примиряться с самим сосуществованием: с разностью суточных ритмов, привычек, с разницей в возрасте, влекущей за собой различия в мировоззрении. Тяжело подавить в себе ревность: друзья-приятели, Сабирова, крестный — крестик этот на шее. Все это раздражало и выбивало из колеи. Слово за слово — наговорили много чего.

Как итог, Андрей неделю ночевал на Проспекте. Или говорил, что на Проспекте. А Ливанская злилась и разбиралась с квартирной хозяйкой, сквозь зубы обещая, что такое не повторится и жалоб от соседей больше не будет.

Вернулся он только вчера. После чего они несколько часов остервенело занимались сексом.

Теперь страшно хотелось спать. А стоило закрыть глаза, позвонила истеричка-Лялька. Ливанская на границе сна и яви все еще мысленно доказывала подруге, что нужно относиться ко всему легче и не баламутить воду…

18

1 сентября 2015 года. Вторник. Москва. Восемнадцатая городская больница. 14:20

— Нда-с, — Ливанская потерла затылок, спутывая и без того сбившиеся в колтуны волосы. История болезни этого Слепова была толще «Войны и мира». Цирроз, болезнь Крона — свищ в кишечнике, почечная недостаточность, гипертонический криз с месяц назад. Непонятно, за что хвататься.

По-хорошему, печень ему надо пересаживать, а не свищ зашивать. Но какая пересадка — сердце-то ни к черту.

А если сначала сосуды раскрывать, так он с такими почками и печенью посреди операции уйдет. Не поймешь, то ли его в трансплантологию сдавать, то ли в сердечнососудистое поднимать, то ли в отделении оставить.

Она устало глянула на мужика. Он мирно храпел на койке, распространяя запах ацетона и застарелого перегара. И ведь что противно, в любом случае она останется виновата. Возьмется оперировать — угробит, не возьмется — тоже угробит, только медленнее.

— Здравствуйте, — женщина окликнула, не дожидаясь, пока пациент сам проснется, и села на жесткий стул около больничной койки.

Дядька продрал глаза и неприязненно на нее глянул:

— Ты кто?

На тумбочке около кровати лежала только одинокая тарелка и казенная ложка. Ни фруктов, ни соков, даже книги не было. Мужик почесал волосатую грудь под несвежей майкой. Для такого анамнеза он выглядел вполне ничего, разве что желтые склеры глаз и кожных покровов выдавали признаки цирроза. И дышал он тяжело, с очевидными хрипами. Видно, отек легких нарастал из-за сердечной недостаточности. Мужик будто законсервировался в спиртовом растворе, насквозь пропитавшем его кровеносные сосуды.

— Я ваш лечащий врач. Ливанская Патрисия Яновна.

— Баба, — дядька задумчиво пожевал губами

— Вас это не устраивает? — женщина, усмехнувшись, откинулась на спинку стула.

— Да нет, — старик наклонился к ней поближе. — Слушай, — он на секунду задумался, потом вспомнил, — Яновна, а я это… помру?

Дядька с такой щенячьей надеждой заглянул ей в глаза, что Ливанской стало не по себе.

Она неуверенно повела плечами, и мужик, будто поняв, разом сник. По нездоровой коже щек медленно поползла гротескно-большая слеза, дядька махнул на врачиху рукой:

— Иди отсюда.

Когда женщина выходила, он уже прижал дряблые руки к лицу, по-стариковски хрипло и навзрыд плача. А она все думала — куда бы его перевести, прежде чем он в ее отделении ухудшится.

Восемнадцатая городская больница. 21:40